Макс чувствовал, что ответ где-то рядом. Ведь совсем недавно было нечто похожее — кто-то кого-то убеждал, что Максу обязательно надо дать шанс выбраться из той паршивой ситуации, в которую он угодил. Только вот почему ему надо дать шанс и кого требовалось в этом убедить?

— Вспомнил! — вдруг завопил он. — У нас в районе можно было выучить только физику с математикой, а я по природе как бы гуманитарий, хотел языком заниматься, но не с кем было, не было учителей нормальных, короче, пришлось идти в политех, там мучился два года, дальше терпеть не смог, совсем не моё потому что. Бросил политех ради того, чтоб в универ поступить, как ещё в школе мечтал. А меня теперь за это в армию.

— Поступил? — спросил врач.

— Да.

— Это правда? Документы есть?

— Конечно, я сейчас на филфаке учусь, на дневном. Студенческий, читательский, зачётка — всё здесь, при мне.

— Хорошо, это потянет. Я перед заседанием людям из комиссии в общих чертах твою ситуацию опишу, а ты, если спросят, подробностей добавишь.

«Ни хрена себе, — думал Макс, успевший за несколько минут диалога с доктором испытать огромный диапазон эмоций, от отчаяния до эйфории, — а если б я летом на РГФ поступать поленился или с переводом на филфак упираться не стал? Вот ведь как оно пригодилось, ну надо же. В жизни бы не подумал».

Из больницы Макс вышел свободным и нищим. В карманах не было ни рубля, жильё отсутствовало, работы с гарантированным доходом не предвиделось, впереди маячила перспектива возвращения в родной город, однако ничто из перечисленного его больше не угнетало. Теперь он точно знал, что дела обязательно наладятся, если он сильно этого захочет и если ему немножечко повезёт. «А в звезду свою я верю», — вертелись в голове слова, якобы произнесённые Буниным незадолго до присуждения ему Нобелевской премии. С таким настроением Макс прямо из больницы отправился к Марату за работой, которой, по словам последнего, сейчас было полно.

3

Снятая Маратом квартира напоминала закрытый месяц назад «Кенгуру». Макс с порога уловил тот же дух никогда не кончающегося праздника и узрел манящее сияние блестящих финансовых перспектив. Это радостное предчувствие какой-то новой жизни не покидало Макса ни во время весёлых многолюдных застолий, ни в вечера, когда они ужинали вдвоём с Маратом, запивая еду чаем или кофе. Ему нравилось всё, кроме отсутствия какой-то конкретной, осязаемой работы. Через неделю он спросил у Марата, когда же, наконец, будет первое задание, но тот отмахнулся с такой обезоруживающей беспечностью, что продолжать разговор Макс постеснялся. «Не пойму, с чего тебе париться? — ответил Марат, — Живёшь у меня, кормить я тебя кормлю. Ты пока отдохни, осмотрись, с новыми людьми поближе познакомься. А работа скоро будет».

Работа и впрямь появилась неожиданно. Как-то под занавес кипящей третий день вечеринки, Марат, пребывающий в отличном расположении духа, спросил:

— Макс, а ты в курсе, что предложение неожиданных путешествий есть урок танцев, преподанных богом? — и после того, как Макс с энергичной готовностью выпалил «нет, не в курсе», продолжил: — Это из Воннегута, поинтересуйся, кстати, на досуге, отличный писатель. А сейчас одевайся, поедешь в Питер.

В Питер следовало сопроводить две фуры с тем самым сливочным маслом, в закупке которого Макс месяц назад принимал активное участие. По прибытии в пункт назначения Максу следовало проследить за выгрузкой и получить от заказчика «закрывающие» документы. Затем он должен был явиться на окраину в общагу какого-то института, чтоб поучаствовать в погрузке партии польского трикотажа, купленной Маратом у местного студенческого профкома, и вернуться с этой партией в свой областной центр.

Трикотаж грузили в видавший виды ПАЗик[49]. Салон автобуса до упора забили мягкими пакетами, оставив свободным только уголочек сиденья у пассажирской двери. К сиденью был придвинут какой-то большой предмет цилиндрической формы. Макс, не спавший двое суток, принял цилиндр за сильно ободранный корпус стиральной машины типа «Riga-66» и удивился странной прихоти водителя, возившего с собой такую рухлядь. Распаковав купленную на командировочные пачку французского «Шевиньона», он угостил водителя и закурил сам. Поскольку пол автобуса был завален пакетами с трикотажем, Макс стряхивал пепел на крышку стиралки, намереваясь потом потушить об неё окурок. Водитель, который всю предыдущую ночь пилил на стареньком ПАЗике тысячу вёрст до Питера, безучастно смотрел воспалёнными глазами на курящего в пожароопасном салоне экспедитора. Пепел водительской сигареты сыпался на обтянутую тельняшкой седовласую грудь.

В проёме автобусной двери показался Васильев. Макс познакомился с ним на погрузке, сразу выделив в окружении Марата человека, который даже ругаясь матом умудрялся производить впечатление аристократа с безупречными манерами. Днём Васильев ездил с Маратом забирать наличку у покупателей масла, и теперь одну сумку с деньгами двое спецназовцев из управления по исправительным делам увозили на поезде, а вторая под охраной Васильева должна была уехать из Питера на такси.

— Я, конечно, понимаю, что все мы тут парни отчаянные, — весело сказал Васильев, — но лично я курить над бочкой с бензином всё-таки не рискнул бы.

— Над какой бочкой? — сонно спросил Макс.

— Да вот над этой, — Васильев хлопнул рукой по обшарпанной «стиралке», и через мгновение Макс обнаружил, что стоит на улице и растирает окурок по асфальту. — Водитель наш, Иван то есть, бензин в ней возит, — невозмутимо продолжил Васильев, — дорога длинная, а на заправках лишний раз лучше не светиться, тем более с товаром. Автобус у нас хоть и сиротский, но мало ли чего.

Макс угостил нового товарища «Шевиньоном». Васильев глубоко затянулся, и, выпустив дым через ноздри, заметил:

— Неплохой табак. Да, вот ещё что, Макс. Ты ведь, как я понимаю, у Марата по вечерам не сильно занят. А мы тут на днях, ну, как на днях — прямо чуть ли не завтра, кафе открываем в универовской общаге, а мне в вечер за стойку ставить некого. Зарплаты пока не будет, но чаевые все твои. Плюс всегда при еде, да и ночевать там можно, если что. Ты, короче, подумай по дороге. А сейчас зови Ивана, пойдёмте водки по сто пятьдесят выпьем, чтоб на трассе не заснуть.

«Малые дозы крепкого алкоголя бодрят», — вспомнил Макс любимый постулат приютивших его летом студентов-медиков и, улыбаясь сбывающимся предчувствиям, зашагал вслед за Васильевым в уютно подсвеченный фонарями питерский осенний туман.

4

По возвращении выяснилось, что поездка в качестве грузчика-экспедитора не оплачивается. Заработать можно будет на продаже трикотажа в розницу (Марат собирался продавать его на местных предприятиях во время обеденных перерывов). Это была первая плохая новость. Вторая неприятность заключалось в том, что к Марату переехала девушка, ради которой, собственно, квартира и снималась. Так что работа в кафе, обеспечивающая Макса едой и ночлегом, пришлась более чем кстати. «Так кстати, что и сказать нельзя, поэтому и говорить об этом не буду», — цитировал он себе в утешение Карлсона, когда ему приходилось часами отскабливать пол, на который сначала декалитрами проливали тёмное пиво, а потом роняли в эти липкие лужи полные вонючих окурков пепельницы. Увы, но в обязанности бармена входило не только обслуживание клиентов за стойкой, но и подготовка кафе к следующей смене, что подразумевало мытьё посуды и полов, поэтому каждый будний вечер Макс независимо от степени опьянения заканчивал большой уборкой. Только в субботу вечером он позволял себе расслабиться и откладывал уборку на завтра, из-за чего каждое воскресенье для него начиналось с весёлого приветствия Васильева: «Бл. дь, здесь разве что не насрано!». По воскресеньям Васильев приводил в закрытое на санитарный день кафе семью, и за полтора часа до её прибытия инспектировал помещение. Обычно после этой фразы Макс молча пожимал работодателю руку и принимался драить полы, но однажды описанный ритуал был нарушен. Накануне вечером рутинная субботняя пьянка для своих неожиданно перешла в секс-вечеринку формата «Все со всеми». Там работавший в утро бармен и его партнёрша попытались сделать то, что в УК РСФСР называлось «удовлетворение половой страсти в извращенных формах». Попытка оказалась крайне неудачной, и, в результате эксперимента, джинсы сменщика и репутация партнёрши погибли безвозвратно, а место удовлетворения страсти было изрядно загажено. Утром Васильев, с удивлением глядя на сменщика, сбрызгивающего одеколоном диван из кожзаменителя, по инерции произнёс привычное «разве что не насрано!», и свежеиспечённый студент-филолог Максим не смог пройти мимо прямо-таки просящейся на язык материализации метафоры. Сделав скорбное лицо, он подал венчающую анекдот ответную реплику: «Саш, ты ошибаешься. И насрано тоже».