Театр Телемана не будет в сотый раз пере­жевывать, что семья стреноживает индивидуума, технический прогресс отчуждает его, а за фаса­дом мелкобуржуазности скрываются извращен­ные желания. Нет, театр Телемана — это дистил­лят энергии. Никаких соплей. Чистая, отфильт­рованная энергия. Взрывоопасная. Вот так вот, черт возьми!

Дзинь-дзинь.

Привет, это я.

Привет.

Что делаешь?

Работаю.

Молодец.

Подумываю сходить тут в местную пивнушку. У них каждую среду наци-викторина.

Опять ты за свое.

Угу.

Я это ненавижу.

«Ненависть» не слишком сильное слово?

У меня аллергия на эту твою якобы ребячли­вость.

Думаешь?

Да.

Понятно. А ты что делаешь?

Я только уложила детей.

Понятно... и...

Не спрашивай о Бадере.

Не буду.

Мой врач должен взять соскоб твоей кожи.

Чего?

Он говорит, что может сделать вакцину, чтобы я лучше тебя переносила.

Правда?

Да. Но ему нужно получить твои молекулы или что-то такое.

А тебе это надо — легче меня переносить?

Думаю, да, нам ведь все равно еще много лет тесно общаться.

Но ты разве... не...

Не спрашивай о Бадере!

Не буду.

Он живет на Гинденбургштрассе.

Хорошо.

Врач, я имею в виду. Дом номер восемь.

Хорошо.

Доктор Энгельс.

Хорошо. Он молод?

Нет.

Стар?

В общем, да.

Не знаешь, он не был замешан в опытах на людях?

Прекрати!

Потому что в противном случае я бы ему не очень доверял.

Честно говоря, Телеман...

В его кабинете не чувствуется наци-дух, там не пахнет нацизмом?

ТЕЛЕМАН!

Времени пять утра, Телеман читает в книге «Праздники Найджелы» такой пассаж: «Да, я знаю, бытует мнение, что мужчину легко избало­вать, если готовить ему изыски. В этом есть своя правда. И я не стала бы на первом свидании ва­рить обед, накрывать стол и прочее а-ля прекрас­ная домохозяйка, но кастрюлька теплых итальян­ских макарон, которые можно вдвоем уплетать прямо в постели, — согласитесь, это совершенно другое дело. По-моему, обязательно надо отпразд­новать свою первую ночь вдвоем, пусть на часах полчетвертого утра.

Помнится, в экранизации одной из моих лю­бимейших книг, „Ревности" Норы Эфрон, Мерил Стрип кормит Джека Николсона спагетти-кар­бонара. И что может быть лучше для эротично­го праздничного перекуса после любовных ласк в ту ночь, когда он в первый раз остался у тебя до утра? Конечно, целая пачка макарон — это слиш­ком много на двоих, но я бы притащила с собой в спальню полную кастрюлю, а не какие-нибудь тощие изыски, красиво сервированные на тарелке. Куда девать остатки, спрашиваете вы? Ну, можно еще разок наработать аппетит».

Он читает этот отрывок раз, другой, третий, четвертый, пятый, отщепляет от него кусочки и рассматривает их со всех сторон. Разбирает на со­ставляющие, он увлекался этим в студенческие годы, вспоминает Телеман, но тут же одергивает себя — никаких воспоминаний. Они, конечно, тоже театр, но старомодный, так что долой вос­поминания. Телеман пьян. И он только что по­глотил карамельно-шоколадное ретролакомство, которое приказала ему приготовить его анима. Аккуратно вмешал кукурузные хлопья в шоколад­ную смесь так, чтобы она покрыла все хлопья, и с трудом дождался, пока готовый десерт охладит­ся в холодильнике на небольшом блюде или под­носе минимум один час. За время ожидания Те­леман напился. И заказал на «Амазоне» фильм «Ревность». Три фразы из текста о спагетти-карбонара особенно зацепили Телемана. Во-первых, «вдвоем уплетать макароны прямо в постели». Во-вторых, «ночь, когда он в первый раз остался у тебя до утра». И наконец, «еще разок нарабо­тать аппетит». Последнюю фразу невозможно по­нять иначе, как откровенно бесстыжее приглаше­ние. Сперва они занимаются этим до трех утра. Потом Найджела исчезает на кухне и появляет­ся через полчаса с кастрюлей спагетти-карбонара. Потом они занимаются этим снова. И наконец, доедают остатки. Понятно, что дальше оно может идти только в том же ритме. Заколдованный круг: совокупление—карбонара—совокупление. Раз, раз, раз, Найджела бежит на кухню, карбонара, карбона­ра, раз, раз, раз. Потрясающе. И сколько раз так было? Сколько раз кто-нибудь впервые оставался у нее на всю ночь до утра? Дважды? По разу на каждого мужа? А кавалеры до них? Чёёёрт! Раз тридцать-сорок? Телеман в этом не сомневается. Он нарезает круги по крохотной комнатке на Банхофштрассе. А как же Саатчи? Евреи бекон не едят. Во всяком случае, обычные евреи. Хотя Са­атчи может оказаться каким-нибудь особенным. Возможно, она тем и прельстилась, что он необычный еврей? Так было бы куда пикантнее для обоих. Фу, гадость! Вот свинья!

Телеман откупоривает новую бутылку вина. Так, бумага и ручка. Старомодное рукописное письмо производит больше впечатления, чем ка­кой-нибудь мейл. Запечатанный конверт требует к себе уважения.

How can I say this to you?[85]

My darling, where to start?[86]

Please read this![87]

Please read this, Nigella, please![88]

I am not just another fan. Please continue reading.[89]

Meet me outside Wembley Stadium at five o'clock on august 1 st .[90](Уэмбли? Как пошло. Но что еще придумать. Он плохо знает Лондон. Надо было ез­дить туда, но Нина соглашается только на колы­бель нацизма. Черт!)

I am a norwegian dramatist (big word, I know), a few years younger than yourself. A few years youn­ger than your pretty self?[91]Ой нет, так нельзя. Но возраст — его главный козырь. Возраст и театр. Найджеле нужен мужчина помоложе. Об этом она думает день-деньской. Но она несвободна. Она не может сказать этого вслух, не задев Саатчи. Он старше ее на шестнадцать с чем-то лет. Это пикантная разница, пока мужчине тридцать пять или сорок, но не в семьдесят. Найджела рвется на волю. Возможно, ей хочется еще детей. I am fertile and can easily give you children. One child? Two? It's up to you[92]. В каком возрасте женщины пере­стают рожать? М-да.