авитаминоз. То, что по-людски называется голод. На золотом руднике моя пайка составляла шестьсот граммов хлеба в день и две миски баланды, иногда горсть овсянки на воде или селедка. Знаете, что в соответствии с «таблицами замены» одна селедка равноценна двумстам пятидесяти граммам положенного нам жира? От этого помер бы даже тот, кто ничего не делает, но на золотом руднике норма составляет двадцать кубов земли в день. Я был доходягой, так что мне урезали пайку. Доходягу все бьют. Охрана бьет, бригадир бьет, блатные, само собой, бьют, даже другие политические тоже бьют или, по крайней мере, толкают. Понимаете, если врезать такому доходяге, то уже не чувствуешь себя последним. Все эти язвы, Андрей Степанович, – от голода. Так что не спрашивайте, что мне вредно, а что нет. Я труп, так что ничто мне уже больше не повредит.

– Я сделаю вам кашу. – Корпалов не понял из его речи ни слова. – Могу дать вам все, что захотите. Я привез кучу еды, и мне ее для вас не жаль, но мне не хотелось бы, чтобы вы еще больше расхворались. Я буду давать вам кашу и печенье. Понемногу. Какое-то время ешьте их. Потом получите бульон с яйцом, шоколад, мясо и овощи. Витамины! – вдруг осенило его. – Пейте мультивитамины!

– Ладно, – согласился гость. – Пока останусь и отдохну. Не буду с вами спорить. Только… какие-то странные у вас манеры. Удивительно, что вы с ними еще себе беды на голову не накликали. Зовите меня… Иван Иванович. Это не настоящее мое имя, но так безопаснее.

* * *

Они сидели в ярко освещенной кухне Горыпина, за столом с коричневой крышкой из оникса. Гость ел густую манную кашу на молоке, а Корпалов – гренки с салатом из кальмаров. То, как ел Иван, выглядело будто целая эпопея: он вовсе не жрал как зверь, чего можно было ожидать, – даже наоборот, вкушал кашу не только с достоинством, но и с необычным усердием. Казалось, будто еда полностью занимает все его мысли и чувства. Покончив с едой, он облизал ложку и, с сожалением отставив опустевшую миску, потянулся к чаю. Корпалов подвинул ему сахарницу.

– Сахар?

Иван Иванович недоверчиво уставился на него.

– Можно?

– Конечно. Сахар вам не повредит.

Корпалов с все большим интересом наблюдал за гостем. Этот человек превращал еду в целый спектакль, мессу, мистерию. Участие в этом обряде давало понять, сколь значимым событием является прием пищи.

Иван Иванович сыпал сахар без конца.

Сделав глоток, он замер с выражением на лице, близким к религиозному экстазу. То была вполне приличная смесь английских чаев – ничего из ряда вон выходящего, но Иван наслаждался ею будто мальвазией.

– Чудесно, – проговорил он. – Вы даже не представляете, какое это богатство вкуса.

Корпалов не выдержал и рассмеялся. Гость обиженно взглянул на него.

– Прошу прощения, – объяснил Корпалов. – Но вы прямо-таки оживший рекламный экран. Я специалист по рекламе, и это ваше «богатство вкуса» – словно прямиком из телевизора.

– Теперь по телевизору показывают рекламу? – удивился Иван. – Зачем?

– Как это зачем? Чтобы увеличить продажи.

– Такого чая? Да за ним люди ночами бы в очередях стояли.

Тупик. Так происходило каждые несколько фраз. Они говорили на одном и том же языке, но не могли понять друг друга, будто и в самом деле были родом из разных миров. Те же слова означали нечто иное, а вскоре появлялись и незнакомые. Русские, но незнакомые, с загадочным значением. Каждые несколько минут они оказывались в тупике, глядя друг на друга так, будто имели дело с сумасшедшим, причем оба.

– Не могу вас понять, Иван Иванович. Давайте так – говорите со мной, как будто я иностранец откуда-то издалека. Иностранец, который хорошо знает ваш язык, но ничего больше сверх того. Иначе нам не договориться. Итак – откуда вы родом и как вы оказались в таком состоянии?

– Ну ладно… – Иван внезапно замолчал, увидев, как Корпалов открыл пластиковую круглую коробку «плеерсов» и начал в ней копаться. На лице гостя возникло алчное, почти страстное выражение. Корпалов его угостил. Иван Иванович взял сигарету, будто чек на сто тысяч. Закрыв глаза, он провел ею под носом и аккуратно вложил в рот. Корпалов подал ему огонь. Гость торжественно затянулся и с неописуемым блаженством расплылся в улыбке, после чего отломил фильтр и затянулся снова. – Я родился, – снова начал он, – и вырос в Ленинграде.

– Не знаю, где находится Ленинград. Назовите какой-нибудь крупный город неподалеку.

– Крупный город неподалеку от Ленинграда?!

Тупик.

– Крупный город. Москва, Минск, Архангельск, Санкт-Петербург, Одесса, Мурманск…

– Так ведь Петербург… это теперь Ленинград…

– Я был в Питере два месяца назад, и тогда он все еще назывался так же – Санкт-Петербург. Может, этот ваш Ленинград – какой-то район или городок под Петроградом?

Иван Иванович прекратил наслаждаться вкусом сигареты, положил ее в пепельницу, уселся поудобнее, опер руки на стол и очень спокойно спросил, глядя Корпалову прямо в глаза:

– То есть вы никогда не слышали о Ленинграде, Северной Венеции, городе-герое, городе боевой славы, колыбели революции? Вы не слышали о блокаде и обороне Ленинграда от фашистских орд во время Отечественной войны? А о Ленине вы вообще слышали?

– Увы, нет.

– Фамилия Ульянов вам известна?

– Сейчас… представитель «Мерседеса» в Азии… Нет, его фамилия Ульенов. Юрий Ульенов. Может, вы про него?

– Издеваетесь? Неумная шутка.

Тупик.

– Еще раз. Примите к сведению, что со времен революции ваш Санкт-Петербург называется Ленинград. Если начнете называть его иначе при людях, проблем не оберетесь. Я там родился. Во время войны, в сорок первом году. Именно в Ленинграде. Под гитлеровскими бомбами.

– Значит, мы ровесники. Я тоже родился в сорок первом в Петербурге, но не под какими не под бомбами, а в клинике.

– Мой отец попал в плен, а потом сбежал к нашим, и его сослали в Воркуту. Он там умер.

– Мой отец был художником-маринистом и книжным иллюстратором, а мать – учительницей музыки в частной школе, у мадам Скворцовой.

– Так вы, похоже, родились в тысяча восемьсот сорок первом?

– Я что, выгляжу на сто тридцать два года?

– Нет, но и на тридцать два вы тоже не выглядите. Скорее уж на двадцать два.

– Что это за война, про которую вы говорите?

– Великая Отечественная война. Сорок первого года. С немцами.

– Война с немцами началась в тридцать девятом и не шла в России – только в Польше, Германии, Чехословакии, кажется в Греции и Норвегии, и немного в Африке, но это с итальянцами. И она вовсе не была такой уж великой, хотя поляки утверждают