– А когда у нас будет ребенок, ты кого хочешь – мальчика или девочку?

Гриша взглянул удивленно, потом засмеялся, подумав: «Вот ведь, правду говорят, стоит поцеловать девчонку, она уже прикидывает, сколько у нас будет детей!» – но говорить вслух не стал, а ответил:

– Девочку. Чтобы на тебя была похожа. Маленькая и взъерошенная.

– А я, наверно, мальчика, – подумав, сказала Женя. – Мальчики мне как-то понятней. А может, я просто с Валеркой привыкла. Я тебе не рассказывала? До года Оля болела, почти им не занималась, я ему, можно сказать, вместо нее была. Поэтому и год пропустила.

– Будешь скучать по нему? – спросил Гриша.

– Почему? – удивилась Женя и тут же спохватилась: – Ой, главного же я тебе не сказала! Володя с Олей, они тоже едут в Грекополь! Там новый институт два года назад открылся, Володя уже звонил, ему сказали, что такие преподаватели, как он, там нужны до зарезу и они его готовы взять прямо со следующего семестра. Даже квартиру обещали, двухкомнатную, ну, из-за Валерки! Мы, наверное, все вместе поедем…

И тут Женя замолкает, потому что видит, как с каждым словом меняется Гришино лицо, сначала застывает улыбка, потом что-то происходит с глазами, они будто смотрят сквозь нее, а потом губы собираются в узкую щелочку и даже рука соскальзывает с Жениной талии.

– Он тоже едет? – спрашивает Гриша.

– Так я же говорю – да! – отвечает Женя, по-прежнему глядя на него изумленно, стараясь приглушить радость в голосе.

– Тогда ты будешь жить с ними, а не со мной.

– Да нет, почему? – Женя пожимает плечами. – Нам же дадут комнату.

– Да неважно! – говорит Гриша. – Ты все равно будешь с ними! Я никогда тебя не видел такой счастливой, как сегодня, даже удивился сначала, а теперь я понял – просто Владимир Николаевич тоже едет, вот и все.

– Да, и он, и Оля, и Валерка. – Женя все еще делает вид, будто не понимает, но с каждым словом злится все больше. – И что?

– А то, что ты любишь его, а не меня!

Гриша кричит, теперь они стоят друг напротив друга, Женя вздергивает остренький носик и снова повторяет:

– Ну и что? – на этот раз громче, резче, злее. – Тебе же это было неважно еще в среду?

– Было неважно, потому что он оставался здесь! А теперь – важно, потому что он будет с нами!

– При чем тут вообще Володя? – спрашивает Женя. – Оля – моя сестра, мы с ней вместе с тринадцати лет, ее мать меня спасла в войну, мы выросли вместе! У меня, может, вообще никого ближе Оли нет на свете! Конечно, я рада, что мы не расстанемся! Это, кстати, была ее идея! Они с Володей – моя семья, и если ты собираешься меня ревновать…

– Они – не твоя семья! – Гриша хватает ее за плечи. – Они – своя собственная семья, а ты, ты живешь у них как приживалка, как бедная родственница!

– Не смей так говорить! – Женя сбрасывает его руки. – Откуда ты только слов таких набрался! «Приживалка»! Идиот!

Они стоят молча, и Женя ждет, что Гриша опять закричит или скажет что-нибудь обидное, тогда она повернется и уйдет, да, уйдет сама, но Гриша вдруг отвечает ей тихо и очень ровно:

– Ты просто не понимаешь. Ты не видишь себя со стороны, а я, еще когда первый раз пришел к Владимиру Николаевичу, сразу понял. Ты когда на него смотришь – у тебя лицо меняется. Как будто внутри, я не знаю, лампочку включают. Не на его жену, не на их сына – на него. Если они поедут с тобой – ты никогда и никуда от них не денешься. Ты всю жизнь так и проживешь – их тенью.

– Но, может, я так и хочу? – говорит Женя. – Почему ты решаешь за меня, как мне жить?

– Потому что я не могу смотреть, как девушка, которую я люблю, гробит свою жизнь! – отвечает он. – И я не хочу ехать с тобой и смотреть на это каждый день.

– Значит, ты не хочешь ехать со мной? – спрашивает Женя.

– А ты – хочешь ехать со мной?

– Да! – говорит Женя. – Да, я – хочу!

– Тогда скажи им, чтоб они остались здесь!

Женя смеется:

– Ты с ума сошел! Они взрослые, самостоятельные люди, едут куда хотят! Как я скажу «оставайтесь»?

– А вот так, как я собирался завтра сказать «я не поеду в Казань».

– Собирался? – спрашивает Женя. – А теперь уже не собираешься?

– А теперь уже – нет, – говорит Гриша. – Если ты хочешь ехать с ними, поезжай без меня.

И когда он говорит эти слова, Женя понимает: все кончилось, все кончилось, не успев даже начаться, – новая прекрасная жизнь, жизнь, где она ходила обнявшись, целовалась на глазах у всех, где она была прекрасна, желанна и любима.

Она смотрит на Гришу и отвечает чужим голосом, холодным и спокойным:

– Значит, я поеду без тебя.

Дорога домой – вязкая, асфальтовая, дымящаяся от жара – вела в гору. Над ней поднимался теплый воздух, от которого колебались городские дома на горизонте и кипарисы вдоль обочины. Папа говорил, что похоже устроен мираж в пустыне, вспомнил Валерка и тут же стал сам себе придумывать историю про отважных путешественников, караваны верблюдов и призрачные оазисы – сюжет, вполне подходящий и для такой жары, и для того, чтобы дорога от моря не казалась долгой.

Валерка лизнул плечо – здорово, соленое по-прежнему. Ему нравилось, что, даже высохнув, он уносит с собой частичку моря, и поэтому он так не любил, когда тетя Женя загоняла его в ванную. Казалось, смывая соль, он предает море, избавляется от него. Если бы Валерка догадался рассказать об этом папе, Володя объяснил бы, что соль, смытая в душе, как раз возвращается в море, – самому Валерке эта мысль пришла в голову только через несколько лет, когда море интересовало его куда меньше медовокосой и круглопопой Зиночки из дома напротив.

Валерка вошел в подъезд, от толстых обшарпанных стен дохнуло хоть и слабой, но прохладой. Между первым и вторым этажом он запустил руку в узкую щель под подоконником выходившего на улицу окна, подцепил головку ключа и вытащил его с ловкостью, давшейся целым летом практики: еще весной Валерка догадался прятать ключ в подъезде, чтобы не таскать с собой на море. Если бы кто-нибудь узнал, Валерка объяснил бы, что боится потерять ключ или не хочет, чтобы его украли хулиганы, пока он будет плавать, но на самом деле ничего Валерка не боялся, а вот мысль, что у него есть собственный тайник, приятно грела – или, учитывая погоду, приятно охлаждала.

Вприпрыжку он взлетел еще на два этажа и, скользя ладонью по отполированным мальчишескими попами перилам, повернул на последний лестничный марш – и остановился.

На ступеньках перед их квартирой сидел незнакомец. Был он коротко, почти налысо пострижен, одет в великоватый, видавший виды костюм и стоптанные, почти развалившиеся ботинки. Он сидел, широко расставив ноги и чуть наклонившись вперед, упираясь локтями в колени и переплетя пальцы.