К утру стало ясно, что оторваться от преследования не получится. Они двигались всю ночь. Дорогу показывал проводник-серб. Затеряться в горно-лесистой местности при других обстоятельствах не составило бы труда. Но сдерживали мирные жители. Женщины, дети и старики не могли передвигаться быстро. Многие выбились из сил. Плакала маленькая детвора. Ребята постарше держались, но угрюмо смотрели исподлобья и дышали тяжело. Дольше такая гонка по пересеченной местности продолжаться не могла. Фора во времени, которая у них была изначально, развеялась, как дым. На рассвете проводник указал рукой на далекие вершины гор. Там, в дымке тумана, было безопасное убежище. Горы, скорее всего, кишели партизанами. Но в этой местности вряд ли они причинили бы вред своим единоверцам. В любом случае, там для людей был шанс на спасение. Смертельная опасность надвигалась сзади в виде батальона усташей и его разъяренного командира. В том, что хорватский капитан после всего, что с ним проделали, вне себя, сомневаться не приходилось. Преследование он вел грамотно и упорно. Лукин принял решение разделиться. Подполковнику Милову с несколькими бойцами поручалось сопроводить беженцев в горы. Два отделения под командой Лукина должны остаться в качестве заслона. Оставалось выбрать подходящую позицию, завязав бой, отвлечь внимание усташей на себя, чтобы ушли гражданские, а там…

– Не тужите, Алексндр Иванович! Бог даст, свидимся, – подошел к Лукину подполковник Милов.

– Не отлили еще для меня пули, Павел Ефремович, – весело отвечал Лукин. Пожалуй, отвечал даже чересчур весело.

А сам внимательно осматривал в бинокль окрестности в поисках подходящей позиции для заслона.

– Там что? – Опустив наконец бинокль, Лукин повернулся к проводнику.

– То руина, – пожал плечами серб.

Юнкер Милов, сын подполковника Милова, в недавнем прошлом студент Пражского университета, пояснил:

– Это один из феодальных замков, ваше благородие. Был воздвигнут в ХIII веке австрийскими Габсбургами. Во времена очередной борьбы за независимость служил Священной Римской империи опорным пунктом. В этих местах всегда было беспокойно, – чуть улыбнулся молодой человек. – Как правило, подобные укрепления сооружались на перекрестках дорог.

– То верно, верно, – закивал проводник-серб. – Одна дорога туда.

И, подняв указательный палец, повторил со значимостью:

– Одна, одна дорога. Только там дорога…

– Подходяще, – резюмировал Лукин. – Выдвигаемся к замку.

Через час достигли древнего укрепления. Лучшей позиции нельзя было и пожелать. Зубчатые стены замка сохранились вполне прилично. Внутренний дворик представлял собой плоскую террасу. Она шла двумя уступами – верхним и нижним. Уступы были отделены друг от друга каменным забором. Располагаясь на естественной возвышенности, замок позволял контролировать перекресток сразу трех дорог. Стена была воздвигнута полукругом, упираясь сзади в высокие скалы. Тропинка, спускавшаяся со стороны горного массива к замку, была как на ладони и при необходимости прекрасно простреливалась. Сразу было видно – строили с умом. Лукин приказал обследовать постройки и расставил часовых. Беженцев после короткого десятиминутного привала увел по верхней дороге подполковник Милов. Их сопровождали пятеро солдат взвода. Лукин показал подполковнику на карте место встречи, куда планировал прорываться после боя. Нужно было выиграть только время до вечера. Проводник остался при мирных жителях.

– Поторапливайтесь, Павел Ефремович, – пожал руку Милову Лукин. – Отведете людей за перевал и оставайтесь в районе ожидания. Сюда не возвращайтесь, даже если услышите, что нам приходится туго.

При последних словах подполковник пристально посмотрел Лукину в глаза.

– Можем разминуться, – поспешил пояснить Лукин.

– Ваше высокоблагородие… – Рядом с отцом возник юнкер Милов.

Лукин отвернулся и сделал несколько шагов в сторону. Летом 1941 года в охватившем бывшее королевство сербов, хорватов и словенцев хаосе безвластия подполковник Милов потерял жену и двух дочерей. Лукин хорошо помнил замечательную жену подполковника, с самой крымской эвакуации стойко переносившей все тяготы и лишения жизни на чужбине. Всем им тогда пришлось хлебнуть лиха, пока Милов и Лукин в числе многих прочих русских офицеров не поступили в сербскую пограничную стражу. Семья Миловых не унывала, являясь примером для всех остальных – подняли и выучили детей, дочери выросли настоящими барышнями, сын Юра поступил в Пражский университет. И тут такое… Жена и дочери были зверски убиты совсем недалеко от предместий Белграда. Причем так и не удалось выяснить, кем – красными партизанами, четниками, усташами или просто бандитами с большой дороги. На подполковника было тогда страшно смотреть. Как-то, зайдя к Милову, Лукин обнаружил его сидящим в полном одиночестве за столом. На столе лежал заряженный револьвер. Лукин всерьез опасался, что Милов покончит с собой. Но подполковник выбрал другой путь. Осенью старший и младший Миловы в числе первых записались в Русский корпус…

Отец и сын простились быстро.

– Все будет хорошо, Юра… – услышал в отдалении Лукин.

– Да, папа… – донеслось в ответ.

Обернувшись, Лукин застал стоящего по стойке «смирно» юнкера. На Лукина вдруг неожиданно накатили собственные воспоминания. Перед глазами предстала Лиза – такая молодая и счастливая, их свадьба в Новочеркасске, весна 1918 года, надежды на обновленную Россию, в которой все они еще обязательно будут жить. Конечно же, за эту Россию необходимо драться. Но победят только любовь и прощение. Об этом так горячо и проникновенно говорил тогда Жорж, старинный друг и однокашник, дружка на их с Лизой бракосочетании, в то время такой же доблестный дроздовский офицер, как и сам Лукин. Он припомнил вдруг, как они с Жоржем «одевали жениха», то бишь его, Сашку Лукина. Непроизвольная улыбка и сейчас, спустя много-много лет, чуть тронула его губы.

«Ты и впрямь вот в этом собираешься жениться?» – поинтересовался тогда Жорж и критически осмотрел Сашку: полинялая, заштопанная во многих местах гимнастерка неопределенного цвета, к которой черными нитками приметаны офицерские погоны, такие же застиранные штаны, ботинки с обмотками, на голове совершенно потерявшая всякую форму в окопах германской войны фуражка. На левом рукаве выгоревший трехцветный наугольник – шеврон вооруженных сил юга России.

«Никуда не годится…» – покачал головой Жорж.

К вечеру того же дня Жорж разыскал в Новочеркасске старого закройщика-еврея и притащил к нему Сашку. Откуда возник великолепный отрез горохового сукна в аккурат на русский офицерский китель, так и осталось тайной, покрытой мраком.

«Свадебный подарок!» – скромно улыбнулся друг.

Портной замучил Лукина примерками – на неделе заезжали четыре раза. Зато китель вышел на славу и сидел как влитой. В батальоне Лукину «построили» малиновую дроздовскую фуражку и погоны. На городской барахолке были выменяны на продукты синие кавалерийские галифе и роскошные английские ботинки рыжей кожи, с высокой шнуровкой, идеально пришедшиеся Сашке по ноге.