Вот это и есть так называемая культура цветка Радуги. И в расширение толкования термина — символическое возделывание культуры.

Ты — мой цветущий склон. Я хочу освободить твое преклонение моими руками. Я всегда и неустанно буду покрывать тебя нежными ласками. Без устали взращу улыбки, которыми зальются все губы, все уголки, все части твоего тела. Хочу их фотографировать, зарисовывать, впиваться в них, описывать их, воспевать их и нашептывать тебе на ухо всевозможные объяснения, как если бы ты даже не догадывалась, что я живу во имя них, ради них и для них. Хочу, чтобы ты позволила мне взращивать бедра твои, изменяя ежедневно кожу мою, чтобы стать одним из твоих ежедневных изменений, стать твоим многократным эхом.

Я — только росток

безымянный в потоке,

стремнине твоей.

Цзи Юнь

1

Благоухает

лоно магнолиями

разум теряю.

2

Мои лягушки

сумасшедшие в пруду

твоем повсюду.

3

Я — капля ищу

днем и ночью упрямо

ищу твой корень.

4

Между ног твоих

дивный расцвел бутон мой

бьется мотылек.

5

Глупые листья

шептали имя твое

мой ветер дрожит.

6

Твой хищный цветок

на лету проворно поймал

с рассветом меня.

7

Черное солнце

твое сжирает меня

крик порождает.

8

Ты сказала все

голос уже отзвенел

мне все отдала.

9

Пчелы роятся

жужжат над твоим лоном

дразнят их губы.

Однажды поэт Анри Мишо, который вдобавок был еще и путешественником, посетил Могадор и где-то купил яблоко, просто яблоко. Где купил, точно неизвестно, но именно в ту ночь в гостинице — предположим, что путешествовал в тот раз он в гордом одиночестве, — он описал крайне любопытное ощущение: вожделение плантации или Фруктового Сада. Эта запись позже вошла в его произведение под названием «Магия»:

Кладу яблоко на стол. Затем проникаю внутрь.

Какое удивительное спокойствие!

Гастон Башляр цитирует эту фразу и посвящает ей целую главу в своем труде о поэтическом воображении, которое накрепко связано с землей и интимным вожделением. Вожделение это он неудержимо сопоставляет с ощущениями, о чем рассказывает Гюстав Флобер, говоря, что подобные ассоциации вызываются всеми, абсолютно всеми вещами нашего мира, если к ним присмотреться пристально:

Если вглядываться в камень, животное или картину, чувствую, как проникаю внутрь.

Башляр утверждает — хотя на первый взгляд его утверждение не бесспорно, — что сад Мишо абсолютно всеобъемлющ и просто не может быть крохотным. Философ уверен, что поэт, бре́дя о материи, неизменно сталкивается с парадоксом: внутреннее пространство маленького объекта значительно больше и эмоционально насыщеннее, чем пространство крупного.

Если я скрупулезно размышляю о яблоке Мишо, мне необходимо отправиться на базар Могадора и купить такое же яблоко. А купив, исследовать, действительно ли я могу в него проникнуть. Буду практиковать дзен на французский манер, через еду.

А еще неустанно думаю о тебе. Твой образ постоянно выныривает из глубин моих воспоминаний, ты приходишь ко мне из дальних уголков памяти, жаждущая удовлетворить жар вожделения. Помню тебя именно в то утро, когда я разбудил тебя. Ты лежала обнаженная подле меня, далеко, к краю ложа, откинув голову. Простыня покрывала твою наготу почти целиком.

Единственно, самые откровенно вожделенные уголки тела открывались нескромному моему взгляду. Я разглядывал их, любовался ими. Со стороны и сзади они, и ты вместе с ними, казались восхитительным, аппетитным плодом, утратившим свою целостность и единство, подобно сердцевине разрезанного пополам яблока. Помнится, напряженно размышлял я над этим сравнением. Сердцевина идеально и вкусно подчеркивалась совершенными округлостями твоего тела. Такой вид открывался с моего ракурса.

Думаю, ты была моим вкусным плодом, моим яблоком, моей плантацией спокойствия и умиротворения, моим самым интимным садом. Я хотел полностью, без остатка, оказаться внутри его, счастливый, подобно Мишо в его крохотных воображаемых кущах Могадора.

А еще есть очень маленький сад: в нем помещается всего-то лишь одна крохотная крыша домика, прилепившегося к городской стене Могадора, рядом с бастионом Скала, в том месте, где ветер бьется в камень с бешеной силой. Один человек — он служил королевским садовником, были ему известны все мыслимые и немыслимые способы выращивать всевозможные растения — задумал устроить в своем дворе сад. Но не просто сад, а сад камней.

Насобирал он очень красивых камней, по большей части достал их с речного дна. Камни эти выглядели для Могадора необычно. Размером и формой напоминали вытянутые руки. В каждом валуне просверлил отверстие, словно собирался нанизать их на нить и сделать ожерелье. Каждый украсил металлической спицей толщиной в палец малыша, длиной приблизительно сантиметров шестьдесят. Спицы ввинтил в самое чрево каждого камня. Затем поднял все на крышу, привязал тяжелый груз за спицы, словно устроил странный каменный сад, открытый семи ветрам.

Расстояние между камнями было строго определенным, таким, чтобы ветер мог свободно разгуливать меж камней, раскачивать их и сталкивать друг с другом, отчего рождалась странная мелодия — музыка сталкивающихся камней. Это было поле хрупких цветов, колеблемых ветром. И поскольку в чем в чем, а в ветрах в Могадоре недостатка не бывало от веку, днем и ночью без устали раскачивались цветы. Так и было, пели на разные голоса под ударами ветра, что раскачивал и сталкивал их меж собой, а от дневной влаги и от соли, рассеянной в воздухе, или под действием солнца замирали.

Странное чувство излучал этот сад: хрупкие цветы — и материал, из которого они были сотворены, считающийся грубым и тяжелым. Спокойствие, что будило желание неотрывно следить за дивной, удивительной мелодией.

— Я слушаю завороженно мой сад, — рассказывал мне садовник, за свою жизнь посадивший и вырастивший несметное количество всевозможных растений, больше, чем кто-либо в целом королевстве.