– Формально – местная православная община.

– Почему "формально"? – удивился он.

– Потому что настоятеля храма полгода назад руководство церкви извергло из сана.

– Ого! – присвистнул он. – За что так?

– Отец Константин несколько лет практиковал в Горке обряд экзорцизма – изгнания дьявола, хотя это очень не нравилось руководству церкви. Обычно, отчиткой занимаются священники немолодые, опытные, а этот, не успев принять рукоположение, сразу и начал. Его пытались переубедить, беседовали, но ему нравилось, что о нем идет молва, в Горку приезжают журналисты… Да и деньги, наверное, в церковную кассу шли немалые. А когда он, без благословения, создал у себя нечто вроде женского монастыря, проще говоря, секту…

– Это дела церковные, – прервал он. – Что дальше?

– Татьяна Сергеевна, будучи православной, запрещение отцу Константину служить приняла близко к сердцу, а когда тот не подчинился церковному руководству и объявил, что переходит в лоно русской зарубежной церкви, сочла его, как многие другие в Горке, отступником и еретиком. Отсюда и недоверие. Поэтому она как-то раздобыла ключи от подземелья и по ночам стала обследовать его сама.

– Ну?

Я почувствовал, как Стас там привстал.

– Она видела апостолов.

На другом конце на некоторое время потеряли дар речи.

– Ты… ты… – он все еще не мог придти в себя. – Ты тоже видел?

– Нет.

– Значит, она просто тебе это рассказала?

Он стал приходить в себя.

– Она не успела. Ее убили. В первую же ночь после моего приезда. Я видел ее только мертвой.

– Откуда знаешь, что она видела?

– Я говорил, что она пригласила журналистку. Ночью она повела ее в монастырь. Показала ей через решетку апостолов: со времени посещения монастыря комиссией кто-то нашел замурованные входы и разобрал стенки. Когда обе женщины возвращались, на них напали…

– Как в кино! – он все еще не мог придти в себя. – Насколько я понял, ты знаешь обо всем со слов этой журналистки. Она молодая, красивая?

– Очень.

– Аким…

– Журналистку два раза пытались убить. На моих глазах. В последний раз – вчера вечером. В этом деле уже два трупа. А, может, уже три…

Я не стал посвящать его в подробности. Можно было только представить, что подумал бы Стас, вздумай я рассказать о ночном нападении еретника. Когда сам не видишь… Он тоже отозвался не сразу – переваривал информацию. Понятно почему. Это вам не тихий поиск по архивам.

– Если нужно, я могу приехать, – неожиданно сказал он, и я чуть не прослезился он неожиданности. Чтобы Стас предложил такое! Но на руках у меня были две женщины и старик. От мохнатого колобка польза ожидалась только на расстоянии.

– Спасибо, но пока не надо. Скажи лучше: ты сравнивал польский текст с автографами Кароля Чишкевича?

– Ну да! – привычно заворчал он. – Здесь у нас на каждом углу валяются его автографы. Бери и сравнивай!

– Стас!

– Сравнивал, сравнивал! – почти крикнул он, и я улыбнулся – исследователь в Стасе был сильнее стяжателя. Я не ошибся, отправляя ему факс. – Почерк похож. И угол наклона букв, и манера их написания, и характерные завитушки… Но ты же сам знаешь: без детальной графологической экспертизы ничего утверждать нельзя. А ее нужно заказывать, деньги платить, потом ждать несколько месяцев…

– Ты чудо, друг!

– Сам знаю, – проворчал он и добавил, чуть помолчав: – Ты бы там не очень, гвардеец? Черт с ними, апостолами, открытием века! Мне друг живой нужен.

– Мне тоже! – крикнул я в микрофон и нажал кнопку…

Дом деда Трипуза встретил меня музыкой. Я услышал ее через опущенное стекло на водительской дверце, и, оставив "омегу" у ворот, вошел в калитку.

У крыльца стоял богато накрытый стол, за которым восседало все общество: Дуня с Ритой, дед Трипуз и Виталик с какой-то девушкой. Сидели они, видимо, уже немало и хорошо: лица у всех румянились. Увидев меня, общество издало восторженный вопль, а Дуня вскочила из-за стола. В этот раз она была в длинном шелковом платье и туфельках, волосы уложены в прическу, на губах – помада. Глаза у нее сияли, и я невольно подумал, что сейчас она еще больше похожа на Риту.

– А ну, именинница, поднеси гостю! – услышал я голос Риты, и свирепо глянул на нее. Она в ответ показала мне язык. Именинница! Трудно было предупредить?! Я же с пустыми руками!

Дуня поставила на поднос высокую граненую чарку с желтоватой жидкостью.

– К нам приехал, к нам приехал, – вдруг затянула Рита, и все дружно подхватили: – Аким Сергеич дорогой!

Дуня с подносом передо мной церемонно поклонилась, и стол тут же грянул:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна…

Я осушил чарку одним глотком. Жидкость в ней оказалась сладковатой и ароматной – о происхождении напитка у пасечника Трипузова можно было и не спрашивать. Медовуха мягко прокатилась по горлу, а потом, вдогонку, обожгла его жарким теплом, вышибив из глаз не прошеную слезу. Ах ты!..

Я поискал взглядом, обо что разбить чарку, и тут же услышал предостерегающий возглас Риты:

– Тихо, гусар! Это еще не свадьба…

Скорчив ей рожу, я забрал у Дуни поднос, поставил его на стол, вместе с чаркой. Затем троекратно, со смаком, расцеловал ее. (За столом восторженно завопили.) Медовуха мягко ударила мне в голову и наполнила сердце радостью. Ну, именинница! Раз так…

Золотая цепочка с таким же крестиком, фамильная ценность Ноздриных-Галицких, послушно перекочевала на тоненькую шейку Дуни. На синем, в тон ее глазам, платье крестик с округлыми, по православному, углами смотрелся замечательно.

– Аким! Разве можно? Это же…

– Молодец, гусар! Как для милого дружка – и сережку из ушка!

Рита выбежала из-за стола и расцеловала меня в обе щеки.

– Не злись, я тоже не знала, – шепнула она мне на ухо. – Самой пришлось туго… Давайте танцевать! – воскликнула она громко и обняла нас с Дуней за плечи – чувствовалось, что медовуха деда Трипуза ударила в голову не только мне. – Гости засиделись!

– Пусть человек поест! – возразила Дуня.

– Конечно, Аким у нас, как всегда, голодный! – воскликнула Рита. – Да ну вас! – она махнула рукой и подбежала к Виталию. Тот тут же вскочил с места, как оловянный солдатик, и они закружились по двору.

Меня усадили за стол, и Дуня навалила мне полное блюдо жареной домашней колбасой, картошкой, капустным салатом и еще какой-то снедью. Я поглощал это, почти не разжевывая, – медовуха деда Трипуза вдобавок ко всему пробуждала зверский аппетит. Дуня, присев напротив, опершись подбородком на кулачки, смотрела на меня сияющими глазами.