– Но теперь они старые…

– Тебе их жалко?

– Жалко. Очень.

– А меня тебе не жалко?

– Тебя? Нет, не жалко.

– Почему?

– А чего тебя жалеть? Ты еще молодой, талантливый, красивый, ты нашел себя, достаточно успешный, так за что тебя жалеть? За то, что ты попал в рабство к немолодой похотливой бабе? – вдруг рассердилась я.

– Права, кругом права! – горько усмехнулся он.

– Ты женат на ней?

– Нет. А ты можешь быть жестокой…

– Вероятно, заразилась от тебя.

– Мне надо выпить…

– Ты за рулем?

– Нет. Выпьешь со мной?

– Выпью, да.

– Виски пойдет?

– Мне лучше текилы.

– Хорошо, а я, с твоего позволения, выпью виски. А чего ты смеешься?

– Ты это сказал совершенно как Андрей Олегович. «А я, с вашего позволения, все-таки съем кашу».

– Кашу? Какую кашу? – страшно удивился он.

– Овсяную, на молоке, дома ему на молоке не дают, вот он и отрывается в аэропортах. И съедает по две порции. И это наша с ним страшная тайна.

– А ты, похоже, искренне к ним привязана, да?

– Да. И они ко мне. Андрей Олегович был знаком с моим дедом. Дед был его научным руководителем.

– Вот как все переплелось…

Он медленно цедил виски из широкого стакана.

– А они… небось видят в тебе замену блудному сыну?

– Вероятно. Они очень одиноки, особенно Людмила Арсеньевна.

– Она уже не работает?

– Нет. Вышла на пенсию.

– А живут они все там же, на Дмитрия Ульянова?

– Да.

– Знаешь, когда я был в Москве, я поехал туда, к тому дому… Стоял и думал: поднимись, позвони в квартиру… Но я не смог. Мне помешала гордость. Я слишком гордый, Глаша. Тут совсем недавно приезжал один мой друг, армянин, чудесный мужик. Он получил какое-то громадное наследство и предлагал дать мне эти пресловутые сто тысяч… На какой угодно срок, и еще предлагал работать с ним. Его покойный родственник вместе с деньгами завещал ему галерею армянского искусства… А я никогда даже не был в Армении… А ты?

– Я была! Совершенно удивительная страна… Там есть храм, высеченный в скале, Гехард, и там при мне пела девушка… маленькая, некрасивая, даже немножко нелепая… Но она пела как ангел. Я стояла там, слушала, у меня непроизвольно лились слезы… Знаешь, это были слезы счастья…

– Надо же… вот какая ты…

– И ты от всех его предложений отказался, как ты полагаешь, из гордости? Это не гордость, а гордыня… Значит, ты любишь свою даму-патронессу?

– Я тебя люблю, дура!

– А твоя пресловутая гордость позволяет тебе жить с этой женщиной? Или ты отдаешь ей долг натурой?

– Сволочь! Какая же ты сволочь! – выкрикнул он, швырнул на столик деньги и убежал.

Да, я здорово перегнула палку! Меня душила ревность… Но за такие слова можно возненавидеть женщину. Ужасно… Я все испортила! Но в сущности я ведь права? Ему друг предлагает помощь, а он, видите ли, гордый! А спать с бабой, которой ты должен, гордость позволяет? Значит, ты просто не хочешь ничего менять в своей жизни… А зачем мне такой? Любит он меня, видите ли… И родителей мучает… Подумаешь, двадцать лет назад не поняли его устремлений… Майоль недоделанный. Я залпом выпила второй стаканчик текилы. И тут позвонила Марьяша.

– Ну, что у тебя? – спросила она.

– Марьяшка, я такая идиотка…

– Тебе хреново?

– Да уж…

– А ты все в том же кафе?

– Да.

– Я через пять минут буду!

И действительно, она появилась через пять минут.

– Что случилось? На тебе лица нет!

– Ох, Марьяшка, чего только ни случилось… Ну, для начала, он действительно Котя Борисов.

– Ой! А еще что?

И я пересказала ей весь свой разговор с Котей-Мирославом.

– Обалдемон! Но ты и впрямь идиотка! Разве можно мужику такие вещи говорить? Немыслимо!

– Да я понимаю, он прав, я сволочь!

Марьяша вдруг задумалась. Потом пристально посмотрела на меня.

– Глашка, я, кажется, сообразила…

– Что?

– Знаешь, почему он не может уехать от этой бабы?

– Ну и почему?

– Потому что он разведчик!

– Какой разведчик? Ты что?

– Разведчик-нелегал! И связан с этой бабой… Она тоже разведчица… Ну и куда ему деваться?

– Да ну, ерунда! Ты начиталась шпионских романов. Тогда зачем он со мной вообще связался? Сидел бы тихесенько со своей мочалкой…

– Никакая она не мочалка, а очень даже элегантная дама!

– Элегантная мочалка! Или кошелка!

Я заревела.

– Перестань реветь, ничего не потеряно! Позвони ему и извинись.

– Не могу!

– Почему это?

– Гордость… – вздохнула я.

– Женская логика!

– Да я все понимаю… Мне так тошно, Марьяшенька! И что мне делать с тем, что выяснилось? Говорить его родителям?

– А скажи! Ты его нашла, и пусть теперь они сами.

– Ох, не знаю…

– Нет, надо не так! Скажи своему Кремеру, а он уж подаст это как результат своей безупречной работы. Уверена, он и без твоей помощи нашел бы его через пару недель…

– Вообще-то да… Это здравая мысль. А насчет разведчика – чепуха!

– Конечно, чепуха! – легко согласилась Марьяна. – Ну, все, хватит тут торчать! Пошли, пройдемся, пообедаем где-нибудь.

– Я хочу в Москву!

– Завтра будем в Москве. Большое дело!

Мирослав был вне себя! Что я наделал! Открыл душу перед практически незнакомой девицей, признался во всем, она растрезвонит родителям, и тут такое начнется… Не хочу! Права была Анетта, не стоило мне ездить в Москву, ох не стоило. Не встретил бы там ее и вскоре забыл бы о девушке из Шёнефельда, как пить дать забыл бы… А теперь… Она расковыряла все мои болячки, обвинила в гордыне, а гордыня тяжкий грех… Но как она хороша… Какая женственность в сочетании с жестокостью. Какими они бывают жестокими, эти бабы… Внутри все болит…

Он купил бутылку виски, взял такси и не пошел в дом, а сел на пол в своей мастерской и из горла стал пить виски. Но то и дело возвращался мыслями к сегодняшнему разговору. Мама, видите ли, очень одинока… А я не одинок? У нее есть отец, а у меня кто? Даже собаки нет. Я мечтал завести собаку, так мадам не позволила. Она, извольте радоваться, боится собак! Ненавижу! Всех баб ненавижу! Он опустошил бутылку на две трети и заплакал. Ты урод, Котя, и Мирослав твой тоже урод… то есть в одном лице, моем лице, целых два урода… упустил свою синюю птицу… Она больно тебя клюнула, а ты спасовал… Говнюк! Он допил бутылку, повалился и уснул мертвым сном.