– Это незаконное проникновение, – сообщаю я.

– Ты по-прежнему не носишь пистолет, – говорит Феми.

– Я забываю.

Она в повседневной одежде, на ухе у нее блютус-приемник. Сережек нет, макияж минимальный. А еще она дома, судя по кухне на заднем плане. Я знаю точно, потому что был там.

– Кааро, ты проштрафился.

– Да, но я тогда был молод и глуп.

– Ты знаешь, о чем я.

– Я был не на службе.

– Ты всегда на службе.

– Тогда, возможно, надо что-то менять.

– Возможно, и надо, – говорит она чуть мягче. – Но ты должен обсудить это со мной, а не сбегать, когда в голову стукнет.

– Я никогда не брал отгулов.

– Я знаю. Но ты не закончил допрос, помнишь? Мы потеряли целый день, а это может иметь серьезные последствия. И еще я должна знать, где ты.

– Для этого есть имплантат.

– Его нужно проапгрейдить.

– С имплантатом все в порядке.

– Ты не можешь встречаться с этой женщиной. Аминат.

– Почему?

– У нее… проблемная семья. Ты видел прикованного парня?

– Да. Он симпатичный.

– Он опасный. Просто держись подальше, Кааро. Можешь хоть раз сделать то, что тебе говорят?

– «Хоть раз»? Я всегда делаю то, что мне говорят.

– Зови меня миссис Алаагомеджи.

– Я почти всегда делаю то, что мне говорят.

– Будь осторожнее. От этой семейки одни неприятности. Слишком долго объяснять, но у Аминат есть бывший муж…

– Я знаю.

Она вздыхает.

– С тобой было проще общаться, когда ты был преступником.

– У О45 есть другие сенситивы. Иди подоставай их.

Она молчит.

– Феми, у вас ведь есть другие сенситивы? Я их встречал во время учебы.

– Их мало.

– Что? В смысле?

Она хмурится.

– Не пугайся, но некоторые сенситивы умерли. Остальные больны, а один или два утратили свои способности.

Я наклоняюсь вперед:

– И когда ты собиралась мне рассказать?

– Я не видела смысла тебе рассказывать. Ты хорошо работаешь и не проявляешь признаков деградации. Мы думаем, что это xenosphericus убивает некоторых из вас. Ты самый старший из активных сенситивов, которые сейчас на нас работают.

У меня нет слов. Я думаю о Моларе.

– Мне надо идти, – говорит Феми. – Нужно кое с чем разобраться. К Лагосу вынесло парня, говорит, что он из Америки.

– Американцы много где…

– На прошлой неделе. Он говорит, что уехал из Америки на прошлой неделе. Будь осторожен, Кааро. Ты мне больше нравишься предсказуемым и скучным. Вернись к этому чертову допросу.

Мать, наверное, считает, что Фадеке – моя сообщница. Или, может быть, думает, что если ее схватить, то я перестану убегать. Оба предположения неверны и не учитывают эгоистичность воров и необязательность наших отношений.

Я наблюдаю с другого конца улицы. Я потерял один ботинок, но едва обратил на это внимание. Толпа вытаскивает Фадеке из машины и начинает избивать. На крышу машины залезает ребенок и скачет по ней. Фадеке дергают за волосы, пинают в живот. Толпа разделяется надвое, и одна часть приближается ко мне, как зловещее щупальце. Шум заглушает крики Фадеке. Это похоже на футбольный матч. Они распевают «Оле!», и мелодия мне не нравится. Стыдно признаться, но самосохранение пересиливает мою привязанность к Фадеке. Я бегу. Мимо церкви, мимо лесопилки, которая служит еще и остановкой, мимо лжегадалки, мимо болекаджи [22], которая чуть меня не сбивает, мимо стада свиней.

Путь мне преграждают четверо с битами. Все больше народу выливается из дверей и переулков. Я вижу, как Джефф Нортон, англичанин, спокойно наблюдает со своей веранды и курит. Говорят, что он грабит банки. Нортон целыми днями обгорает на солнце и вдыхает канцерогены. Я никогда не чуял в его доме ничего ценного.

Удар я ощущаю раньше, чем испытываю. Наносит его домохозяйка с гаечным ключом. Я спотыкаюсь, и кто-то сбивает меня с ног – местные называют это подсечкой. Удары сыплются градом. Мне нечем защитить себя, и я знаю, что умру.

– Lo mu ibon mi wa!

«Принеси мой пистолет».

Я закрываю глаза и защищаю гениталии. Смерть от пули – не так уж и плохо.

Толпа срывает с меня одежду. Босая нога кровоточит. Я знаю, что будет дальше. Покрышка на шею, дерево, сухая трава, горючая жидкость, и кто-то со спичками или зажигалкой. Я это уже видел.

Я мысленно ищу своих братьев и сестер. Родных. Таких, как я. Раньше я этого никогда не делал, но в трудные времена, знаете ли… Мысленным взором вижу свои мысли как белые волны на черном фоне, во тьме одиночества.

Мой сигнал бедствия отправлен, и я терплю пинки, удары кулаков и бит и страх. Меня обливают бензином. Я начинаю задыхаться от паров и умолять. Открываю глаза, в них попадает бензин, обжигает, и я снова зажмуриваюсь.

Брат, я вижу тебя, но не могу подойти.

Помоги! Сука, помоги мне.

Ты видишь свиней?

Что?

Свиней. Ты видишь свиней?

Я снова открываю глаза, окованный сталью ботинок бьет меня в нижнюю челюсть, добавляя ко вкусу крови еще и грязь. Я моргаю, чтобы прочистить глаза. Свиньи, свиньи.

Где?

Слева.

Я вижу их. Серые, с длинными рылами, волосатые, некоторые с пятнами на спине, роются в мусоре, не обращая внимания на шум.

Подожди, подожди, подожди. Вот! Сейчас! Они отвлеклись на поиски покрышки.

Стадо неподвижно, потому что в том месте, где меня настигла толпа, есть чем перекусить. Я заползаю в пюре из размокшего мусора и нечистот. Запах невыносимый, толпа сто раз задумается. Я двигаюсь быстрее. Слышу визги недовольных свиней. Давясь, закапываюсь глубже в дерьмо. Я на краю глубокого оврага. Местные сбрасывают в него отходы, превращая в свалку. Проблема, конечно, в том, что не все бросают одинаково метко, так что со временем свалка заняла половину улицы и на дороге осталась одна полоса движения вместо положенных двух. Я ныряю в яму, сдерживая рвоту. Я пытаюсь вырыть себе нору и спрятаться, обдумывая следующий ход. Сначала это работает, потом я погружаюсь уже без всяких усилий, потом удивляюсь. Съезжаю по дорожке из грязи, потом падаю вместе с псевдолавиной фекальных масс вперемешку с отбросами.