— Жизнь состоит из мгновений, которых мы не в силах заметить, потому что нас одолевает тревога за будущее, — прошептал отец, когда все под ними стало черным, как свежевырытая могила. — Там свет! Темнота — это только движение солнца, которым оно нас обманывает.

Дорте сидела на стуле, положив голову и плечи на стол. Руки распластались по столу, как небрежно брошенная одежда. От столешницы пахло деревом и клеем. Людвикас лежал на диване, он смотрел шведское телевидение и потягивал из бутылки. Несколько раз он что–то хрипло сказал ей. Очевидно, хотел выглядеть любезным. Дорте попыталась ответить, чтобы не раздражать его.

Им было разрешено брать продукты из холодильника. Она знала, где стоит пакет с молоком. Еще раньше выпила большой стакан. Молоко здесь было не такое, как дома. С металлическим привкусом Словно оно долго хранилось в оцинкованной посуде. Но к этому она уже привыкла.

Макара и Марины не было дома. Дорте не знала, сколько она пролежала в постели, пока Ольга и Людвикас возились в комнате. Жалюзи сторожили окно. Несколько раз ей приходилось вставать и одеваться, потому что к Ольге приходили клиенты. Она убедила себя, что Ольге хуже, чем ей. Но они об этом не говорили. Вот и сейчас Ольга была не одна. Дорте, должно быть, заснула, положив голову на стол, потому что вдруг услышала, как Людвикас говорит по–английски с каким–то человеком. Входная дверь хлопнула, и Людвикас сказал, что она может пойти и лечь.

К пылающему огню внизу живота она уже привыкла. Было хуже, когда ей надо было помочиться. Тут она пасовала — каждый раз пасовала. Долго сидела, скрючившись, на унитазе, подавляя желание, и не могла решиться. Колени становились ватными, ноги с трудом носили этот жалкий комочек между кроватью и уборной. Она пыталась вызвать в себе Верин гнев, заставлявший Веру убегать из дому. Из–за любой мелочи.

Перед тем как лечь, ей нужно было зайти в уборную, но она не хотела мешать Ольге смывать с себя следы клиента. Людвикас пустил телевизор на полную мощность. Иногда это было похоже на звериный рев.

Дорте проснулась от того, что на соседней кровати плакала Ольга. Дорте шепотом окликнула ее, но та не отозвалась, тогда она на цыпочках подошла к ней и села на край кровати.

— Прости, я заснула, — сказала она в темноту.

— Ты знала, что так будет? — всхлипнула Ольга сквозь рев телевизора.

— Нет… Я не знаю…

— Нам придется принимать каждого, кого они к нам присылают! Я зарежусь, пусть сами зарабатывают эти проклятые деньги! — всхлипнула она.

— А кафе? Разве мы не будем работать в кафе?

— Нет!

— Ты это знала? — спросила Дорте, ее голос тревогой прошелестел в воздухе.

— Вообще–то нет… Я знала, что можно много заработать, сопровождая какого–нибудь богача в театр и что–нибудь в этом роде. Или приятно провести время с кем–нибудь, кто чувствует себя одиноким. Но выбор будет зависеть от меня. А Макару положено лишь двадцать шесть процентов от этих денег. На квартиру и всякое такое. А теперь Людвикас говорит, что мы ничего не получим, пока не выполним контракт.

— Какой контракт?

— Ну договор… Три месяца. Тогда, если захотим, мы сможем уехать домой. А теперь он говорит, что эта квартира такая дорогая, что он будет забирать все деньги. Ему нужно устроиться… И заключать новые контракты. Поэтому нам все время придется принимать клиентов…

Людвикас выключил телевизор, и Ольга замолчала. Вскоре он зашел к ним, зажег верхний свет и внимательно посмотрел сперва на одну, потом на другую, словно они украли у него кошелек.

— Что вы здесь делаете? О чем шушукаетесь? Я пойду прогуляюсь. Не вздумайте выкинуть какую–нибудь глупость. А то Макар вас просто убьет!

Они молчали, пока не щелкнул замок входной двери.

— Он запер нас снаружи. Нам отсюда не выйти.

Дорте хотелось погладить Ольгу по щеке, но она испугалась, что это будет слишком по–детски.

— Я не знала ни о каком договоре, кроме кафе, — прошептала она, и ей стало стыдно. Яркий свет резал глаза, поэтому она встала и погасила его.

— Просто ужас, как у тебя стучат зубы! Иди и ложись! Говорить мы можем и лежа. Кроме нас, тут никого нет. — Ольга всхлипнула.

Дорте послушно легла, ей стало жутко. Если она и выберется когда–нибудь отсюда, зубов у нее к тому времени уже точно не останется.

— А где Марина? — спросила она в темноте.

— Не знаю… Теперь она расплачивается за всех, — жестко сказала Ольга.

Дорте глотнула воздуха, некоторое время она не могла говорить. Потом что–то вспомнила:

— Как думаешь, здесь есть какао?

— Какао? В порошке?

— Да. Я бы сварила нам какао! Из пакетика. Как ты варила в первый день.

Она встала и натянула на себя джемпер. Через силу прошла в уголок, где стояла плита, и включила там свет. Какао кончилось, зато она нашла баночку меда. Она не привыкла к электрическим плитам. Пришлось держать ладонь над конфоркой, чтобы узнать, ту ли ручку она повернула. Она подтянула к себе стул и села в ожидании. Иногда она вставала и пальцем пробовала, согрелось ли молоко. Потом выключила плиту и размешала мед в молоке..

Ольга взяла чашку обеими руками. Дорте поставила свою кружку на тумбочку, пока ложилась под одеяло. Держа кружку и глотая молоко, она старалась найти какое–нибудь утешение для Ольги. Наконец та спросила:

— Ты никогда не была с мужчиной до той ночи?.. В бане?..

Одна дверца шкафа была открыта. Шкаф был пуст. Свет от лампочки над кроватью Ольги блестел на металлических «плечиках». Дорте подумала, что нужно встать и закрыть дверцу, но у нее не осталось сил, как будто она грела молоко несколько дней.

— Какой еще бани?

Ольга повернулась к ней и широко открыла глаза.

— Ты уже не помнишь? Дом в лесу…

— Важно подружиться с черной собакой, она боится, — услышала Дорте свой голос.

Ольга молчала. Тишина была невыносима. Поэтому Дорте быстро сказала:

— Мне кажется, я знаю, где Людвикас прячет наши паспорта!

Когда она допила молоко, на дне кружки осталась желтая пленка. Наверное, она плохо размешала мед. А может, и вообще не размешала его. Она не помнила даже, нашла ли тут ложечку.

— Где же он их прячет? — спросила Ольга.

— В кожаном мешочке, который носит на шнурке на шее под рубашкой! — быстро сказала Дорте. Как будто это можно было забыть.

— Надевайте все самое лучшее! Мы идем в город! — Людвикас зажег свет и стянул с Ольги одеяло. Его взгляд не оставлял сомнений: нужно повиноваться. Ольга помогла Дорте достать из чемодана платье. Пока они одевались, Людвикас три раза стучал в дверь ванной. В последний раз он мрачно выругался. Ольга намазала им лица кремом цвета загара и подкрасила губы. В зеркале Дорте увидела совсем другую женщину.