Да, она была права в выборе своей стези. А не прав был я, когда подозревал в ней расчет заменить мной Этельстана. Она мудрая женщина и понимает, что если брак и сделка, то скорее для мужчины, который ищет в супружестве удобства и выгоды. Женщине же в семье нужны любовь и нежность. А Риган уже получила это, живя с моим братом.

Я встал и подбросил дров в очаг.

— У меня есть к тебе просьба, сестрица, — я впервые назвал ее так, и она улыбнулась.

Я обеими руками откинул за плечи свои отросшие волосы — они выгорели едва не до белизны и уже покрывали лопатки.

— Я не могу являться перед знатью с рескриптом о моем назначении шерифом, продолжая носить эту гриву крестоносца. Окажи мне любезность — остриги ее.

Только очень близкой женщине мужчина мог позволить остричь себе волосы. И Риган смутилась.

— Ты сакс, а они не стригутся по-нормандски. Многие из твоих соплеменников не одобрят этого.

Я пожал плечами.

— Я не сакс и не норманн, я — англичанин, ибо сам себя считаю таковым. Все, чего я хочу, — чтобы саксы и норманны уважали друг друга, живя в мире.

— Дай-то Бог, — вздохнула Риган, вставая.

Она сходила за ножницами, велела подсесть поближе к огню и накинула мне холстину на плечи. У нее были нежные руки, а ножницы слегка щекотали мне волосы, и я поеживался и смеялся, когда они касались затылка. Риган тоже смеялась. Воистину брат с сестрой — ничего не скажешь.

Покончив со стрижкой, славная женщина принесла мне бадейку с водой, чтобы я мог поглядеть на свое отражение. И когда вода в бадье успокоилась, я смог разглядеть себя.

— Клянусь могилой Святого Петра — я помолодел лет на десять.

Я видел в воде смуглое удлиненное лицо, какое и узнавал, и не узнавал. Лишь кое-где в волосах, словно преждевременная седина, оставались светлые пряди. Надо лбом волосы лежали естественной плавной волной, а за ушами и сзади были коротко обрезаны. От этого шея выглядела мощнее, резче обозначились линии подбородка и скул. Теперь я выглядел как настоящий норманн.

Оглянувшись, я увидел, как Риган, тщательно собрав остриженные волосы, стряхивает их с холстины в огонь. Вид у нее был довольный и такой домашний. Я ощутил нежность к ней. Она — единственная моя родня, единственный человек, который ждал меня дома.

— Сестрица, — обратился я к ней. — Пожалуй, тебе не следует так спешить с отъездом. Ты нужна мне.

Большей глупости и сказать было нельзя. Леди Риган выронила холст и подалась назад.

Я вскочил.

— О нет! Я совсем не то имел в виду.

Она глядела на меня как-то странно, и я поспешил пояснить.

— Видишь ли… Леди Бэртрада не приедет ко мне целый год, даже полтора года. Я все это время буду занят делами графства, а здесь… Я бы хотел, чтобы ты осталась в Незерби, чтобы я чувствовал, что у меня есть семья, дом, куда я могу приехать. Мне это очень важно, Риган. И я прошу тебя остаться как сестру, как друга.

Риган подняла выпавшую холстину, и я с облегчением увидел, что она улыбается.

— Я еще ни одному мужчине не была другом. Что ж, это даже интересно. К тому же я хочу видеть, как растет Гронвуд. Но я останусь с одним условием.

Она перестала улыбаться.

— Ты отпустишь меня, Эдгар, как только Бэртрада Нормандская войдет хозяйкой в твой дом.

* * *

По пути из Святой земли я порой думал, что дома мне будет тоскливо. Скука — вот чего я никогда не мог переносить. Однако я не мог и предположить, что с прибытием в Англию меня так захлестнут дела.

Во-первых, я вступил в должность шерифа, и уже одно это стало отнимать у меня львиную долю времени. Мне пришлось разобраться в судебных исках, коих накопилось немало. Хорошо уже, что не было убийств и разбойных нападений, и мне не пришлось начинать свое правление с казней. Мелкие же правонарушения в основном были связаны с земельными вопросами или имуществом: то йомены пытались передвинуть границу участка, чтобы расширить свою территорию за счет соседей, то мельник обманывал доверчивых крестьян, то какой-то работник украл мешок зерна у хозяина — за все это я наказывал штрафами. Случались и ссоры между соседями, от кого-то сбежала жена, и прочее, прочее… Занимался я и делами купеческих гильдий, вводил новые постановления, назначал новых смотрителей в королевские заповедники, налаживал связи с заносчивым местным духовенством. Приходилось немало сил и средств из казны графства выделять на ремонт старых дамб на побережье, дабы воды Северного моря не хлынули на низинные земли.

К Пасхе я отправил в Лондон свой первый отчет о положении в графстве и приступил к подготовке рыцарского ополчения. Необходимо было определить число рыцарей в Норфолке, сколько своих людей они могут поставить в строй, в каком состоянии их вооружение. Дела затягивали, но я никогда не пренебрегал возможностью заехать на стройку в Гронвуд.

Строительная площадка всегда выглядела гудящим ульем. Завершив основание донжона, мастеровые приступили к рытью ям для фундаментов угловых башен. Саймон соорудил несколько механизмов, что позволяло уменьшить количество наемных работников. Берег реки Уисси был весь завален бревнами, которые сплавляли лесорубы, и глыбами известняка, доставляемого сюда из каменоломен Нортгемптона.

Моя собственная казна несла ощутимые расходы, однако подспорьем мне служила торговля восточными товарами, а должность шерифа давала достаточно средств, чтобы я мог позволить покупать себе лучшие материалы. Недешево обходились и перевозки, в особенности после того как выяснилось, что многие землевладельцы завидуют моему богатству и не дают разрешения везти грузы прямым путем через свои владения. Окольные пути намного увеличивали затраты.

Особой алчностью отличались монастыри, но даже среди них выделялось аббатство Бери-Сент-Эдмундс. Расположенное в Саффолке, оно имело ряд владений в западном Норфолке. И теперь аббат Ансельм норовил содрать с меня три шкуры за проезд по своей земле, а содрав, удовлетворенно потирал руки, подсчитывая мои убытки.

Но было в этих поездках кружным путем нечто, примирявшее меня с жадностью танов и священнослужителей. Сопровождая караваны с камнем, я всегда мог свернуть в крохотный монастырь Святой Хильды, где покоилась моя матушка. Я подолгу простаивал на коленях у ее могилы и всегда оставлял пожертвования, чтобы сестры-бенедиктинки почаще молились за упокой ее души.

После монастырской тишины всегда приятно окунуться в кипучую деятельность. Вдобавок я открыл, что мне нравится ощущение власти. И странное дело — я стал испытывать какую-то особую нежность к той, что дала мне эту власть, — к Бэртраде Нормандской. Я даже затосковал о ней, слал ей куртуазные послания и богатые подарки. Конечно, несмотря на мою возраставшую нежность к невесте, я не ограничивал себя в общении с женщинами. У меня случилось несколько легких романов, и я завел пару постоянных любовниц, с которыми коротал время, когда позволяли дела. Причем я только диву давался, до чего же не приучены наши женщины к ласке. Я словно открывал для них мир постельных утех. То искусство нежной страсти, которое я познал на Востоке, оставалось тут неведомо, и мне было отрадно будить страсть в холодных телах северянок. Однако все это была лишь игра в любовь, — я не требовал от этих женщин ответного чувства, я любил их тела, но не желал затрагивать душ. Ибо я ждал Бэртраду. Я хотел быть достойным ее, хотел стать графом. Его милость Эдгар граф Норфолк — это звучало великолепно!