Животных распрягли и увели. Прибывший отбросил за спину капюшон, стащил берет с красным пером и оглядел обширный двор, толстые стены, башенки и массивные створки ворот, которые как раз в этот момент привратники закладывали тяжёлым брусом. Голова его оказалась наголо выбритой, на левой руке не хватало мизинца.

— Pax Vobiscum[28], — раздался голос за его спиной. — Вы — господин Людгер? Людгер Мисбах из Гарлебека, городской палач?

Бритоголовый обернулся и обнаружил у себя за спиной ещё одного монаха, терпеливо дожидавшегося ответа.

— Ja, — скрипучим голосом проговорил он, — это моё имя.

— Мне поручили вас встретить. Как вы доехали?

— Вполне хорошо. Благодарю вас, — холодно ответил он. Речь прибывшего монах понимал прекрасно. Вообще, монастыри собирали в своих стенах самую разношёрстную братию со всех концов Европы. Многие монахи были красноречивы на фламандском, французском и латинском языках, и если иногда случалось, что какой-нибудь монах «modice Htteratus»[29]не знает латыни, можно было надеяться, что он поймёт, если заговорить с ним по-французски.

— Padre guardian[30]встретится с вами после утренней трапезы, — сказал монах. — Комнаты для вас и вашего помощника приготовлены в странноприимном доме, если вы не возражаете. Там не слишком удобно, но вполне терпимо и тепло. Вы, наверное, устали в пути. Я попрошу нагреть воду в купальнях. Вам потребна какая-либо помощь?

— Nein, — покачал головой пришелец, — Благодарю. С помощником управимся. Где нам расположиться?

— Я покажу. Следуйте за мной. — Монах склонил голову. — Я здешний келарь, мое имя брат Гельмут. Если вам что-нибудь понадобится, разыщите меня или моего помощника, его зовут Арманд. Обычно я бываю в кладовых или в амбаре, а помощник... ну, он где-то там же. Спросите у кого-нибудь из братии или конверсов, они покажут.

Палач кивнул, сделал знак своему спутнику и зашагал за монахом. Стражник у порога пропустил их, проводил взглядом в спину, плюнул, переменил наклон с одной диагонали на другую и по новой привалился к косяку в проплешинах зелёной краски. Через минуту у него за спиной скрипнула дверца караульной комнаты. Зевая и почёсываясь, наружу вышел Санчес — босиком, зато в штанах с галуном и в жёлтой кожаной куртке, наброшенной поверх рубахи. В руке его был кисет.

— Что за шум, senor Киппер? — дружелюбно поинтересовался он, неторопливо набивая утреннюю трубочку. — Экзекуторы прикатили?

— Ага. Они, — буркнул Киппер, не поднимая глаз. — Только не прикатили — притопали.

— А! И то дело. — Санчес оживился и зевнул. Напялил куртку в рукава, поежился. — Может, хоть сдвинется чего: в город переберёмся. Скучно здесь. Ни в карты поиграть, ни баб пощупать. Да и приодеться б не мешало: а то жалованье копится и копится, а штаны совсем протёрлись на заду. Ей-ей, я скоро буду задницей светить, как жук-светляк.

— Подрясник у монахов попроси.

— Хе-хе, шутить изволите, senor десятник, я понимаю! — добродушно захихикал Санчес (в отличие от Киппера он выспался и пребывал в наилучшем расположении духа; ссориться ему не хотелось), — Да, кстати, ведь и вам от их приезда польза.

Десятник обернулся, с подозрением нахмурил брови:

— Что? Польза? Что ещё за польза?

— Как «что за польза»? Будет вам теперь с кем на родном языке словечком переброситься.

— На каком ешё «родном языке»?

— Ну, на немецком. Этот ведь палач, я слышал, тоже немец.

В ответ на это Мартин Киппер разразился длинной тирадой, в которой через слово или два чередовались «scheifie», «dreck» и «donnerwetter»[31].

— Он не есть немец, — наконец сказал он. — Учился где-то говорить, как немец, и только.

— Кто же он, по-вашему, если не немец?

— Какая разница? Мадьяр, арнаут или московит. Такой же, как его помощник.

— Вот как? Надо же... А я бы не заметил. — Санчес снова потянулся и зевнул. — Ну и ладно. Нам-то что? Лишь бы он своё дело знал.

— Ja-ja, — задумчиво проговорил десятник. — So... Лишь бы дело знал.

Аббат Микаэль отвернулся от окна, через которое он наблюдал за въездом в монастырь заплечных дел мастера, и поднял взгляд на брата Себастьяна.

Доминиканец ждал.

— Итак, ваш подручный прибыл.

— Alea jacta est[32], — пожал плечами инквизитор, — Негоже останавливаться на полдороги. Ваши сомнения могут повредить и ей, и вам.

— Вы уверены, что мне необходимо присутствовать?

Брат Себастьян выпростал одну руку из рукава рясы и провел ладонью по толстой книге, лежащей на столе.

— Вы не хуже меня знакомы с правилами и законами, досточтимый брат Микаэль. Tres facittmt capitulum[33], а настоятель обители, в которой происходит рассмотрение дела, обязательно должен входить в тройку.

Аббат помолчал.

— Сколько лет вы состоите инквизитором, брат Себастьян?

— Восемь, аббон. Всего лишь восемь.

— Целых восемь лет... — задумчиво проговорил аббат. — Францисканцы не дозволяют своим монахам служить инквизиторами больше пяти.

— Я доминиканец.

— Да, я знаю... А что насчёт Peritt et Viri Boni[34]? Сколько человек вам потребуется?

— Надеюсь, хватит двадцати. Я сам позабочусь об этом. Но буду благодарен, если вы ещё кого-нибудь порекомендуете.

— Что ж, если так, то можете начинать. Я не возражаю. Мне поговорить с экзекутором?

Брат Себастьян склонил голову:

— Я сам с ним поговорю.

И не свита та петля, чтобы меня удержать.

И серебряная ложка в пулю не отлита,

От крови моей ржавеет сталь любого ножа.

Ни одна меня во гробе не удержит плита.

И когда истает плоть моя теплом в декабре,