– Мне чистить зубы этим? – возмутилась Джойс. Ей пришли на ум самые жуткие инфекции из тех, о которых предупреждали плакаты на стенах женского туалета на вокзале Стэнтвича. – Да в ней вши водятся!

Найджел на это только ухмыльнулся. Они доели завтрак, и Марти ушел, оставив Найджела с пистолетом.

Джойс не привыкла сидеть без дела и раньше никогда не оказывалась в столь отвратительно грязном месте. Не спрашивая разрешения у Найджела, она объявила, что намерена прибраться в кухне.

Марти был бы очень доволен. Он не мыл кухню сам потому, что был для этого слишком ленив, а не потому, что не любил чистоту. А вот Найджел не любил чистоту. Он покинул родной дом отчасти потому, что его родители всегда что-нибудь мыли или чистили. Сейчас он сидел на матрасе и смотрел, как Джойс прибирается, и впервые ощутил хоть какую-то эмоцию по отношению к ней. До сих пор он относился к ней как к предмету или досадной помехе. Теперь он испытывал злость. Он был глубоко возмущен тем, что она делает, эта уборка всколыхнула старые полузабытые чувства и напомнила о безрадостных событиях. Найджел постоянно держал ее на прицеле, хотя девушка стояла к нему спиной и не видела этого.

Примерно через час Марти постучал в дверь – четыре коротких стука, сигнал, о котором они условились между собой. Он бросил на пол пару сандалий с резиновыми ремешками и уронил сумку с покупками. Лицо его было бледным и измученным.

– Где Джойс?

– Значит, ее так зовут? В кухне, делает генеральную уборку. Что тебя так напугало?

Марти начал доставать из кармана куртки газету, сложенную в несколько раз.

– Нет, – сказал Найджел. – Снаружи.

Они вышли на площадку, и Найджел запер дверь. Он расправил экземпляр той же самой газеты, которую Алан Грумбридж читал несколько часов назад, и пробежал глазами по статье.

– Ничего не понял. Что это означает? Мы никогда не видели этого типа.

– Думаешь, это какая-то уловка?

– Не знаю. Какой в этом смысл? И почему они пишут «семь тысяч», хотя там было всего четыре?

Марти помотал головой и предположил:

– Может, этот тип увидел нас, испугался и убежал куда-нибудь и от испуга потерял память? – Потом он все же высказал вслух тот страх, что мучил его: – Слушай, то, что ты сказал девушке насчет того, что убил его, – это ведь неправда, да?

Найджел пристально посмотрел на приятеля, потом на пистолет.

– Как бы я это сделал? – медленно произнес он. – Спусковой крючок даже не двигается.

– Да, но я имею в виду… ну, ты мог ударить его по голове, не знаю.

– Я его и не видел, его там не было. А теперь порви газету и спусти клочки в сортир. Она должна думать, что мы убили Грумбриджа, что мы можем отсюда смыться и убрать и ее тоже. Верно?

– Верно, – согласился Марти.

Джойс закончила драить кухню, потом почистила зубы щеткой, которую купил ей Марти. Ей пришлось использовать для чистки мыло, а она слышала, что если чистить зубы мылом, они станут желтыми. Но, возможно, они желтеют, только если делать это долгое время. А она не собиралась оставаться здесь надолго, потому что завтра ее должны отпустить.

Найджел наотрез отказался позволить ей сходить в ванную, поэтому девушка помылась в кухне, прочно подперев дверь стулом. Ее мать когда-то шутила о таком способе помывки: мол, ты моешься сверху по самое некуда и снизу по самое некуда, но что же будет с несчастным «самым некуда»? От мыслей о маме на глаза Джойс снова навернулись слезы, но девушка смахнула их и принялась тереть несчастное «самое некуда» с такой силой, что едва не заплакала опять – уже от боли. После этого она постирала наименее отвратительную футболку Марти из кучи одежды, лежащей на постели, – чтобы надеть ее завтра. Джойс не намеревалась предстать перед полицией и воссоединиться с семьей, будучи грязной и неприбранной. Она не такая.

В семь часов Марти снова вышел и вернулся, принеся виски, вино и готовый ужин из китайской забегаловки на всех троих. Джойс ела свою порцию на кухне, за столом, а парни – сидя на полу в жилой комнате. Жилье было тесным, душным и смрадным из-за того, что керосиновый обогреватель и духовка были включены весь день. Изнутри на оконных стеклах собралась влага. Закончив есть, Джойс прошла в комнату и уставилась на Найджела и Марти. Парни сидели на полу перед пластиковым лотком с жареной лапшой. «Настоящие свиньи, даже тарелками не пользуются», – подумала Джойс.

Она не принадлежала к тому сорту людей, которые избегают сложных вопросов, поскольку предпочитают не знать точно. Для нее лучше было знать.

– Вы собираетесь отпустить меня завтра, – напомнила она.

– Кто это сказал? – Найджел положил руку на пистолет. Он отбросил дикторскую манеру речи и заговорил, к невольному восторгу Марти, в командном тоне, усвоенном от учителей в частной школе: – Нам нет смысла отпускать тебя завтра. Ты пойдешь прямиком в полицию, где дашь описание нашей внешности и этого места. Мы взяли тебя с собой, чтобы этого не случилось, и ситуация не изменилась. – Потом он вспомнил о манерах и добавил с носовым прононсом: – Ни за что.

– Но ситуация и не изменится, – возразила Джойс.

– Я мог бы тебя убить, верно? Разве не так? – Он увидел, как девушка замерла и чуть заметно вздрогнула. Это доставило ему удовольствие. – Будь хорошей девочкой, делай то, что мы велим, и прекрати задавать эти дурацкие вопросы. Я придумаю, как устроить все, как надо, для всех нас. Мне просто нужно немного покоя. Ясно?

– Выпей каплю виски, – предложил Марти, сделавшийся веселым и добрым после четверти пинты этого напитка. Джойс отказалась и от виски, и от югославского рислинга, который пил Найджел. Если ситуация не изменилась и не собирается меняться, нужно придумать способ ее изменить. Первый долг узника – сбежать. Ее дядя, бывший военнопленным, неустанно это повторял, хотя ему так и не удалось сбежать из шталага Люфт[30], где он просидел целых четыре года. Раньше Джойс не думала о побеге, потому что верила, что ее отпустят, однако теперь можно и подумать.

Когда они устроились на ночь и парни заснули, оказалось, что Марти храпит, причем куда громче, чем отец Джойс. Раньше она считала, что молодые люди не храпят так громко. Девушка встала с дивана и на цыпочках прокралась в кухню. Еще днем она нашла шариковую ручку, выскребая толстый слой жирной грязи из-под раковины, и оставила находку на сушилке для посуды, не предполагая, что ручка ей понадобится. Джойс не очень-то верила, что ручка, которая провалялась в грязи, возможно, несколько лет, оставшись от предыдущих жильцов комнаты, вообще пишет. Но когда она вытерла кончик стержня выстиранным посудным полотенцем и попробовала расписать его на спичечном коробке, то обнаружила, что паста вполне ровно ложится на бумагу. Снаружи проникало достаточно света, чтобы можно было писать, если не читать. Как и Алан Грумбридж, Джойс сочла постоянное сияние уличных фонарей в ночи весьма странным, но сейчас оно было ей на руку. Девушка села за стол и вывела на разглаженном клочке бумаги от пакета, в котором были сандалии: