— Да, это просто безумие какое-то.

— Никуда не годится.

— Ты завтра будешь на месте?

— У меня завтра выходной, дорогая. Погоди, погоди, прежде чем ты уйдешь, хочу тебя предупредить, что у меня скоро будет готова чудесная новая правка.

Кэтлин охает, Герман ухмыляется.

За последнее время появилось множество новых правок. Некоторые ошибки даже завоевали место на его пробковой доске: например, Тони Блэра включили в список «недавно скончавшихся японских сановников», про Германию написали, что она страдает от «урогенитальной болезни в области экономики»; и почти каждый день появляются новости из «Соединенных Шматов Америки». Герман набивает последнее интересное исправление: «Во вторник в бизнес-разделе Харди Бенджамин в своей статье ошибочно назвала бывшего иракского диктатора Садизмом Хусейном. Правильное написание Саддам Хусейн. Скорее всего, такая опечатка не повлияла на репутацию этого человека, тем не менее мы сожалеем…» — Герман смотрит на часы. Сегодня уезжает Мириам, завтра приезжает Джимми. А у него еще полно дел. Он надевает плащ, пронзая пальцем воздух. «Авторитет!» — восклицает он.

Входная дверь в его квартиру в Монтеверде не поддается, Герман толкает ее плечом, открывая лишь наполовину, и со стоном протискивается внутрь. Вход заставлен чемоданами жены. Она летит ночным самолетом из Рима на родину, в Филадельфию, навестить их дочь и внуков. В коридоре раздается стук ее каблуков: цок-цок-цок.

— Сладкая моя, — зовет Герман, протискиваясь мимо груды ее багажа. — Сладенькая, я, к сожалению, повалил один из твоих чемоданов. Красного цвета.

— Он цвета бургундского вина, — возражает она.

— А это не то же самое, что красный?

Герман поправляет всех на работе, но не дома.

— Надеюсь, я ничего не разбил. Подарки в нем лежат? Может, стоит открыть и проверить? Как думаешь? — в ожидании ответа Герман весь съеживается, словно задел вазу, и она вот-вот упадет.

— Я так удачно там все сложила, — сообщает жена.

— Прости.

— Столько времени на это потратила.

— Понимаю. Я просто козел. Чем-то помочь?

Она опускается на колени и расстегивает чемодан, а Герман поднимает палец: на этот раз он не собирается пронзать им воздух — он будет вымаливать у жены разрешения.

— Дорогая, тебе сделать чего-нибудь выпить? Хочешь?

— Можно я сначала чемодан проверю?

— Да, да, разумеется.

Он ретируется на кухню и принимается нарезать морковь и сельдерей. Услышав стук ее каблуков, он резко оборачивается:

— Приготовлю тебе вкусненького горячего супчика, подзарядиться перед дорогой.

— Я тебе не батарейка.

Герман продолжает резать овощи.

— Они очень вкусные, хочешь скушать чего-нибудь?

— Жаль, что ты не можешь со мной полететь. Впрочем, с Джимми тебе, очевидно, будет интереснее.

— Не говори так.

— Прости, — отвечает Мириам, — я, наверное, просто невыносима. — Она хватает кусок моркови.

— Волнуешься перед полетом?

Она моргает, что означает «да», потом смотрит на будущий суп.

— Соли не хватает.

— Откуда ты знаешь? — возражает он и пробует суп. Она оказывается права. Герман солит, размешивает и целует жену в щеку.

После ужина он провожает Мириам в аэропорт и уносится обратно домой на их помятой синей «мазде», она такая крошечная, что он в ней выглядит как в машинке с аттракциона. Он заправляет гостевую кровать для Джимми и прибирается. Но дел не так много, как он предполагал. Он проводит пальцем по кастрюле остывшего супа («акуакотта ди таламоне»: морковь, сельдерей, панчетта, тыква, цукини, фасоль обыкновенная и лимская, сердцевина артишока, тертый пекорино, молотый перец, восемь яиц вкрутую, четырнадцать тостов). С Джимми он познакомился в Балтиморе в конце 50-х, они были единственными евреями в пресвитерианской частной школе. Германа туда отправил отец, сионист со скверным характером, двойник Карла Маркса, считавший, что лучшей школе в районе необходимо принудительно скормить маленького толстенького еврейчика, то есть его сына. А маленькому толстенькому еврейчику не особо нравилось, что его головой таранят стены. Но к счастью, к тому времени в школе уже был один еврей, Джимми Пепп, мальчик, ставший легендой после того, как залез на крышу церковной библиотеки и выкурил там трубку. Говорят, спускался он по водосточной трубе, не давая трубке погаснуть. А день был ветреный. История звучала не слишком правдоподобно, но все же в юности у Джимми действительно была трубка, изогнутая красавица с пенковой чашкой и чубуком красного дерева, и он раскуривал ее на пригорке за школой, зачастую над какой-нибудь книгой со стихами — скажем, Каммингса или Бодлера. Он также славился тем, что был единственным учеником, не носившим пиджака от школьной формы — такой участи он избегал благодаря поддельной медицинской справке о том, что у него себорейный дерматит. Никто из учителей не отваживался спросить, как проявляется эта болезнь, что было весьма кстати, поскольку у самого Джимми не имелось никаких идей на этот счет. Он пустился на это ухищрение только потому, что ему больше нравился взрослый твидовый пиджак с заплатами на локтях, в левом кармане которого он носил «Улисса» в издании «Современная библиотека» без суперобложки, а в правом — тыквенную трубку и коробку табака «Мак Барен». Тяжеленный «Улисс» заметно оттягивал левый карман, и чтобы восстановить равновесие, Джимми набивал правый перьевыми ручками, которые часто ломались и протекали, оставляя на ткани темно-синие созвездия. По какой-то непонятной Герману причине Джимми защищал его в школе с самого первого дня их знакомства.

Прилетает дневной самолет из Франкфурта, и Джимми появляется одним из последних.

— Приветствую, — говорит Герман, довольно улыбаясь и протягивая руку, чтобы взять у друга чемодан, но потом передумывает и обнимает толстой ручищей тонкого друга. — Добрался.

Он ведет Джимми к машине, везет его к себе.

— Я не знал, сколько времени будет на твоих внутренних часах, — объясняет Герман по пути домой, — поэтому у меня четыре предложения по поводу ужина. Омлет с трюфелевым маслом — очень вкусно, так что рекомендую. Пицца собственного приготовления. Свежая брезаола, салат и сыр — у меня есть отличный талледжо. А еще осталась «аквакотта ди таламоне», это такой суп. Но можем и в ресторан сходить. Ну как тебе четыре варианта?

Джимми улыбается.

— Что? — спрашивает Герман, тоже скаля зубы. — Моя задача тебя раскормить, разве нет? Так, прости, тут мне надо сосредоточиться на дороге, иначе мы разобьемся. — Минуту они едут в тишине. — Рад тебя видеть, — добавляет он.

Джимми прилетел из Лос-Анджелеса через Франкфурт, целиком путешествие длилось почти двадцать четыре часа. Он держится сколько может, а потом засыпает в гостевой комнате. На следующее утро на рассвете он расхаживает по гостиной в трусах с рисунком в виде поцелуйчиков. Волосы на груди у него совсем белые. Появляется Герман в пижаме, завязывая пояс узлом на спине.