Само по себе вино было легким и содержало не более двенадцати процентов алкоголя, но в соединении с клофелином оно превратилось в совершенно убийственную смесь, способную свалить с ног любого здоровенного мужика.

Лекарство Бондарь приобрел в аптеке, запасшись на всякий случай двумя упаковками. Он знал, что растолченные в порошок таблетки плохо растворяются в спиртном, а потому затеял канитель с мытьем стаканов. На дне того, из которого пила Лиззи, осталось немного насыщенной клофелином воды, и этого оказалось достаточно, чтобы американка надолго выпала из реальности. Прикинув ее вес, Бондарь скрупулезно отмерил дозу, чтобы не дошло до летального исхода, вызванного острой сердечной недостаточностью. Американке хватило резкого снижения артериального давления. Теперь она находилась не то чтобы в коме, но разбудить ее не смог бы и пушечный залп.

Представив себе, как будет маяться бедняжка, когда очухается, Бондарь выругался. «А кто она такая, чтобы я ее жалел? – спросил он себя и тут же ответил: – Никто. Очередной враг, который не станет церемониться ни со мной, ни с миллионами моих соотечественников. Мы по разные стороны окопов. На войне как на войне».

Мысленно произнеся свою любимую присказку, Бондарь спустился по грязным ступенькам, ведущим в полуподвальное помещение, где обосновались создатели газеты «Новая Грузия». Антураж редакции плохо соответствовал громкому названию. Старым здесь было все, начиная от обшарпанного линолеума и заканчивая трубками мигающих светильников.

Предполагая, что газетчики работают допоздна, Бондарь не ошибся. За первой же дверью, в которую он заглянул, собрался целый коллектив, состоявший в основном из курящих мужчин. Все как один повернули головы к Бондарю.

– Мне нужна Тамара Галишвили, – вежливо сказал он.

– Закройте дверь, – велел толстый грузин с монашеским венчиком волос на голове. – Идет совещание.

Бондарь посмотрел на крашеную мымру в очках, пристроившуюся на подоконнике, и решил, что она не может быть Тамарой Галишвили, хотя никаких оснований для этого не было. Его взгляд притягивала другая женщина, прислонившаяся к стене с заложенными за спину руками. Черты ее лица были тонкими и заостренными, она была стройна и высока, но не казалась хрупкой. Бондарь отметил про себя, как дрогнули крылья ее носа, когда она смерила его взглядом. Женщине было тридцать или около того. Ее удлиненные глаза казались слегка влажными.

– Подождите в коридоре, – тихо сказала она. – Я скоро освобожусь.

В течение следующих пятнадцати минут Бондарь развлекался тем, что рассматривал реликты наглядной агитации, чудом сохранившиеся в коридоре. Здесь имелась и доска Почета с выцветшими фотографиями сотрудников редакции, и почетные грамоты в рамочках, и пыльные вымпелы победителей социалистического соревнования. В те давние времена, когда газета называлась иначе, тут и нравы царили совсем другие. Вряд ли такие уж простые и бесхитростные, как утверждают ностальгирующие свидетели эпохи. Но, несомненно, более честные и человечные, чем рыночные отношения, с их базарной этикой и торгашеской моралью.

Дверь за спиной Бондаря распахнулась. Прислушиваясь к галдению расходящихся людей, он не пропустил звука приближающихся шагов и обернулся. Идущая к нему женщина была одета так, словно несколько последних лет провела на необитаемом острове, не имея возможности следить за модой. Ее белая кофточка ручной вязки, клетчатая юбка по колено и короткие сапожки с расширяющимися кверху голенищами сгодились бы для массовки в фильме «Служебный роман». Несмотря на это, она оставалась настоящей красавицей, и в посадке ее головы сквозила горделивость, недоступная беспородным шавкам с так называемых модных тусовок.

– Добрый вечер, – поздоровался Бондарь, испытывая смутную тоску от того, что вынужден выдавать себя за кого-то другого. – Вы Тамара Галишвили?

– Я Тамара Галишвили, – подтвердила женщина, пряча руки за спиной.

В том, как она выставила грудь навстречу незнакомому мужчине, не было ни малейшего намека на вызов или вульгарность. Бондарь усмотрел в этом лишь проявление доверия к себе и снова испытал приступ легкой досады, вызванной тем, что через несколько минут грузинка исчезнет из его жизни. Она нравилась ему все больше и больше. Ее миндалевидные глаза, устремленные на Бондаря, были влажными от природы. Ему неожиданно подумалось, что так должна смотреть на человека лань, еще не убедившаяся в подлости человеческой натуры.

– Мне нужно переговорить с вами, – хрипло произнес Бондарь.

– Пожалуйста, – с достоинством кивнула Тамара. – Но для начала представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Бондарь, Евгений Бондарь. Я по поводу вашей заметки…

– Какой именно?

– О похоронах Давида Гванидзе.

– А… – Во взгляде Тамары проступила настороженность. – И что же вам угодно?

– Вы лично присутствовали на похоронах? – спросил Бондарь, откашлявшись.

– Почему вас это интересует?

– Дело в том, что я тоже журналист, московский. Редакция поручила мне проверить материал.

– Вот как? – удивилась Тамара, говорившая на русском языке не с акцентом, а лишь с едва уловимым намеком на акцент. – Приятно слышать. – Ее интонация была скорее язвительной, чем радостной. – Большая честь для нашей газеты и для меня лично. – Ее ноздри насмешливо затрепетали. – Во сколько же обошлась ваша командировка в Тбилиси, если не секрет? В Москве прекратились заказные убийства и вам больше не о чем писать?

– Вы мне не верите? – опечалился Бондарь.

– Почему же не верю… До тех пор, пока человек не попадется на лжи, его не стоит оскорблять подозрением.

Лань, глядевшая на Бондаря из глубины Тамариных глаз, еще не попятилась и не встрепенулась, но уже приготовилась сделать это.

– Мне нравится такой подход, – поспешил сказать он, лихорадочно выбирая правильную линию поведения. – Это справедливо.

– Справедливое отношение ко всем без исключения – один из главных принципов моего отца, – сухо обронила Тамара. – Я привыкла доверять его опыту. Поэтому лучше честно признайтесь, кто вы такой и зачем приехали. Иначе…

Она чуть отступила назад, готовясь повернуться к Бондарю спиной. Коридор опустел, но дверь, возле которой они стояли, дважды приоткрывалась, обнаруживая присутствие чьего-то не в меру любопытного глаза.

– Я же сказал вам, что приехал из Москвы, – тихо произнес Бондарь. – Могу даже паспорт предъявить, если сомневаетесь.

– А удостоверение? – не смягчилась Тамара.

– Какое удостоверение?

– Журналистское. Вы из какой газеты?

– Дело в том, что я внештатный корреспондент и работаю сразу на несколько изданий…

– Вот что. – Тамара говорила негромко, но очень отчетливо и решительно. – Мне достаточно задать вам несколько профессиональных вопросов, чтобы вывести вас на чистую воду. Сколько знаков содержится в газетной полосе? Что такое кегль? Офсет? Подвал? Авторский лист? – Она предостерегающе подняла ладонь со сведенными вместе пальцами. – Не спешите отвечать. Подумайте. Если соврете, то можете считать наше знакомство несостоявшимся.