Дядя Эриха Фромма умер от рака легких в Пасадене в пятьдесят шестом году. После того как американцы освободили его из Треблинки, он начал курить сигары. Кто-то не усмотрит в этом никакой связи, но, скорее всего, связь существует: все в этом мире взаимосвязано, хорошее и плохое, приятное и неприятное, факты и вымысел, евреи и антисемиты, Эрих и Адольф.

Мария Сирена Константина Нидорецки, дочь мельника, жила в городке Полкове, что неподалеку от шоссе, соединяющего Варшаву с Люблином. Ее муж погиб. Однажды по пьяному делу он вызвал на бой ветряную мельницу ее отца, пошел на нее с голыми руками и был срублен мощным крылом. О Сервантесе в семье Нидорецки слыхом не слыхивали, поэтому весьма сомнительно, что в случае с мужем Марии жизнь подражала искусству.

Отец Марии, мельник, умер в своей постели, мечтая об Америке, где сыры не изъедены червями, как в его родном Полкове, и где можно быть свободным и верить во что хочешь. Можно просидеть весь день в ресторанчике на 57-й улице в Нью-Йорке, болтая с незнакомыми людьми, и при этом заказать всего одну чашечку кофе и один пончик с вареньем и сахарной пудрой, которые тебе принесет чернокожая официантка, чьи предки трудились в поте лица на плантации в Алабаме.

Отец Марии завещал ей все, чем он владел при жизни: мельницу, дом, ценности и свирепого барана по кличке Тихоня, которого справедливее было бы звать Золотым Руном за курчавую шерсть с желтоватым отливом. Местные мельники, если они работали хотя бы вполсилы, были зажиточными, так что Мария не бедствовала. Покойный мельник любил поговорить и посплетничать, тем более что по роду занятий он постоянно имел дело с людьми разного сорта – путешественниками, скитальцами, маргиналами, богачами, бедняками, нищими, ворами. Он любил живое общение. Человека, который мог рассказать хорошую историю, желательно направленную против власти, или порадовать неожиданной идеей, желательно богохульной, мельник всегда был готов послушать, угостить тарелкой супа и даже пустить переночевать в хлев. Один вор с талантом рассказчика остался в доме и женился на Марии. Когда его похоронили в саду под ореховым деревом, оно начало плодоносить с невиданной силой.

Он частенько говаривал: «Для полного счастья мужчина должен поколачивать тех, кого любит, – жену, собаку, посаженное дерево. Тогда от них больше проку». Свою жену он ни разу не ударил, поскольку Мария ему бы ответила. Не бил он и собаку, так как собаки у него не было. Зато по стволу ореха он лупил нещадно, причем зимой. По весне дерево расцветало и начинало плодоносить как ненормальное, из чего напрашивался вывод, что его нравоучительная сентенция, по крайней мере на одну треть, была не лишена смысла. В эту сентенцию ему бы следовало включить барашка – всю свою привязанность Тихоня отдал Марии, которая его выкормила и поставила на ноги, к нему же относился крайне враждебно. Есть известный детский стишок, в том или ином виде встречающийся во многих европейских языках, но только не в польском.

У юной Мэри ягненок был,

Шерстка снега белее.

Куда бы юная Мэри ни шла,

Ягненок бежал за нею.

Так и было. Стоило Марии скрыться в нужнике во дворе, как барашек садился под дверью, а когда Мария отправлялась в лавку за консервированными помидорами, он трусил рядом. С мужем Марии он играл в прятки, то есть первый прятался, а второй пытался поддеть его на рога. Башка у Тихони была крепкая, и рога будь здоров. Но, повторим, детский стишок про ягненка в Польше неизвестен, поэтому навряд ли в случае с польским барашком жизнь подражала искусству.

На отцовских поминках Мария познакомилась с разносчиком, который продавал кружева и пустые зеленые бутылки из-под аниса, еще хранившие характерный запах. Благодаря разносчику Мария узнала вкус сигарет. Заинтригованная, она в тот же вечер, забравшись в постель в опустевшем доме, стала учиться курить, и дело кончилось большим пожаром. Сгорели ветряная мельница, хозяйский дом, хлев, конюшня, свинарник и два нужника во дворе. Зарево было видно за тридцать миль. Ей удалось спасти самое ценное – золотые изделия, полученные в ювелирных магазинах Люблина в обмен на мешки с медными монетами, долговые расписки, российские рубли и горы муки. Повесив кожаные сумки с золотом на покладистого барашка, она отправилась пешком в Хелм, недалеко от советской границы, где жила ее родная тетка. Они с Золотым руном прошли сотню миль. О Ясоне и его аргонавтах в семье Нидорецки знать не знали, поэтому сомнительно, что в случае с Марией жизнь подражала искусству.

Благодаря любознательности отца, охочего до новостей, и мужа-пьяницы, обожавшего всякие небылицы, Мария отлично понимала, что за пределами Полкоя с его сыроварением, перемалыванием зерна и превратностями погоды существует еще целый мир. Она знала о сухом законе в Америке и чикагских гангстерах, убивавших друг друга выстрелами в спину. Она знала о домах терпимости в Сан-Пауло, где бутылка пива стоила дороже ночи с девственницей. Она знала о детской проституции в Калькутте и маленьких трупах на городском кладбище, знала об английских преступниках, которых отправляли на съедение крокодилам в болотах Австралии, но она даже не подозревала о масштабах экспансии соседней Германии, превратившей ее страну в преддверие ада. Очень скоро ей предстояло это узнать.

Когда польскую равнину осветила луна, по дороге в Люблин, вблизи от советской границы, Марию остановил патруль Пятой бронетанковой дивизии, три мотоциклиста. Тихоня, стоявший горой за свою хозяйку, скинул в канаву фельдфебеля в мотоциклетных очках и в довершение пустил ему в лицо победную струю. Сначала пристрелили барашка, а затем вступившуюся за него Марию. В нее всаживали пули от ступней вверх, не пропуская ни одной анатомически значимой части, пока не добрались до глаз. Солдаты подвесили ее головой вниз на цветущей рябине, дабы все видели, что она без трусов, а во влагалище воткнули прутики, как будто она тоже дерево. Они не знали историю про Аполлона и Дафну, поэтому их никак нельзя обвинить в том, что в их случае жизнь подражала искусству.

Мотоциклисты, тихо посмеиваясь над незадачливым фельдфебелем, выпотрошили кожаные сумки, пересыпали содержимое в курьерские планшеты и поехали в Люблин. Два года драгоценности Марии пролежали в сейфе майора, а когда Красная Армия вошла в Польшу, отступающие немцы прихватили золотишко. В Дрездене украшения переложили из товарного поезда в бронированную машину, путь которой лежал из Регенсбурга через Штутгарт в Баден-Баден, где их переплавили в золотой слиток. А в результате, в числе девяноста двух слитков, он оказался в руках подчиненного лейтенанта Харпша, который упаковал их в чемодан, положил на заднее сиденье «мерса» и прикрыл сверху шинелью. Слиток, хранивший память о Золотом руне, угодил в аварию на дороге в Больцано, где о настоящих спагетти можно только мечтать, уж лучше заказать их в нью-йоркском ресторанчике на 57-й улице, – там их и сварят лучше, и подаст их вам чернокожая официантка, чья прабабка трудилась в поте лица на плантации в Алабаме.

Это история о старом палаче, который отправил на тот свет тридцать женщин и четырнадцать детей на лесной поляне в сорока километрах к югу от Белграда, а после вернулся на место казни за добром, которое его жертвы могли на себе припрятать. Удача ему улыбнулась. Перед смертью хорошо одетые женщины обнимали детей, стоя на краю длинного рва, и каждая держала в руке разрешенный в дорогу чемодан. У старика был наметанный глаз.