Тимур, которого сообщение о Тохтамыше застало врасплох (чем, в таком случае, занималась разведка?), успел только выставить небольшой отряд для прикрытия, чтобы помешать продвижению врага. Не имея сил держаться долго, он уже мало-помалу сдавал позиции, как вдруг с подкреплением подошел Мираншах. Получив встречный удар, Тохтамыш ретировался, оставив Джагатаидам многих своих ратников. Отказавшись от избиения пленных, Тимур не только сохранил им жизнь, но и отослал их к Тохтамышу, снабдив провиантом и всем прочим, необходимым в пути. Тогда же он направил хану грамоту, содержавшую весьма сдержанные упреки, даже более ласковые, чем сердитые. Некоторые стали утверждать, будто он проявил к Тохтамышу уважение как к Чингисиду. Возможно, но более вероятно именно то, что тогда сын Тарагая уступил чувству приязни, которое у него всегда брало верх над злобою. [76]

После грузин настала очередь туркменов. Край надлежало усмирить. Кочевые тюрки, туркмены, развернули свою недобрую деятельность почти на всех высокогорных плато Азербайджана и Армении. Один из их вождей, эмир Эрзинджана (город в современной Восточной Турции), впоследствии сыгравший не последнюю роль в развязывании войны Тимуридов с Османами, решил поискать покровительства у Тимура. Напротив, другой, значительно более могущественный, Кара-Мухаммед Турмыш (1380–1389), вождь племени «владетелей черных овец», или кара-коюнлу, постановил оказать Великому эмиру сопротивление и сделался его самым опасным противником. Упорные, практически непобедимые, настоящие фениксы, возрождающиеся из собственного праха, кара-коюнлу не складывали оружия никогда и отступали единственно затем, чтобы воспользоваться первым же случаем для нанесения ответного удара; они несколько раз брали Тебриз и даже захватили в плен самого лучшего Тимурова помощника, Атламыша. В конце концов их положение страшно усложнилось, но и тогда они не капитулировали, а в поисках убежища ушли в Османскую империю, где стали готовиться к реваншу, который и взяли в 1405 году, по кончине Великого эмира…

Приведя Эрзинджан в вассальную зависимость, Тимур всего за сутки овладел Эрзурумом, тогда как Ваном — только на исходе двадцатого дня. Защитники этой цитадели были сброшены со стен во рвы. [77]

Как ни был Тамерлан занят Северной войной, он с нетерпением ждал визита Заин аль-Абидина, сына престарелого музаффаридского царя Фарса (Персии), который в предыдущем году признал себя вассалом и скончался в тот момент, когда препоручил свою семью заботам Великого эмира. Своему единственному сыну он оставил в наследство Фарс и Шираз, а родному брату Ахмеду — Кирман; его племянники Шах-Яхья и Шах-Мансур оспаривали друг у друга Язд и Исфаган. Ожидание затягивалось. Великий эмир направил к Заин аль-Абидину посольство, долженствовавшее призвать его к порядку, понеже вассалы обязаны являться к сюзерену по первому его слову. Задержав Тимурова дипломата, Музаффарид поступил оплошно, точнее — безумно: по понятию монголов этот поступок являлся тем преступлением, за которым непременно следовало суровое наказание. Правитель Шираза своими действиями как бы объявил Тамерлану войну.

В октябре-ноябре 1387 года Великий эмир пересек границу Музаффаридского царства. С быстротою, поразительной даже для нашего времени, он всего за один переход преодолел все полторы тысячи километров, отделявших его от Исфагана, и, между делом захватив Хамадан (Экбатаны), стал лагерем перед древней столицей Великих Сельджукидов. Но ни баталии (никакого войска ему наперерез послано не было), ни осады, ни штурма не произошло: губернатор Музаффар-и Каши просто вынес ему ключи от города.

Город выглядел прекрасно. Уставшие воины были разочарованы: ни убивать, ни грабить, ни насиловать им не пришлось. Городское население (любопытное и доброжелательное, но переменчивое и довольно нервозное) было немного напугано: теперь, когда многочисленное войско, ощущавшее себя обманутым, находилось так близко от метрополии, которая, несомненно, понимала, какая опасность нависла над ней, случиться могло все. Тимур принял меры предосторожности. Он велел воинам снести к нему оружие и всем запретил выходить за пределы стана. Чтобы беглецы не унесли с собой своих богатств, обложить налогом которые он намеревался, было дано распоряжение замуровать большую часть ворот, а к домам приставить надежную стражу. Градоначальник с помощниками явился к Тамерлану с визитом. Желая произвести на гостей благоприятное впечатление, тот оказал им радушный прием, пригласил к столу и за трапезой договорился с ними о величине оброка. После этого Bеликий эмир торжественно въехал в город и, осмотрев его, покинул, оставив в цитадели свой гарнизон. [78]

Тщательно просчитанный сбор дани начался незамедлительно, не вызывая слишком большого недовольства. По городу, кроме сборщика денежных средств, бродило тысяч пять Джагатаидов: купцов и воинов, получивших увольнительные. Как раз тогда произошел следующий весьма банальный инцидент. Какой-то вояка, заприметив девицу, начал к ней приставать. Она закричала. На свою беду там оказался барабанщик, который, толком не разобравшись, в чем было дело, ударил тревогу. Люди порастворяли окна и двери и высыпали на улицу. Стала собираться толпа. Всем было интересно узнать, что случилось. Поднялся шум. И вдруг глупая, слепая, бессознательная и разъяренная толпа набросилась на Джагатаидов. Не прошло и нескольких минут, как дело дошло до ножей. Кто стоял возле дверей, поспешил за ними укрыться. Перепуганные последствиями этой безумной охоты горожане начали впускать к себе в дома тех, за кем гнались. В одно мгновение было убито три тысячи Джагатаидов.

Ярость Тимура была ужасной. Его люди ему верили. Они отдавали за него жизни и знали, что в любых обстоятельствах могли рассчитывать на его защиту. Какое унижение! И какой пример! Если при заключенном перемирии можно безнаказанно предать смерти три тысячи Тимуридов, чего в таком случае надобно ждать от будущего? Преступление должно быть наказано!

На другой день, 17 ноября, на рассвете Великий эмир устремился на Исфаган с карательной операцией. Город занял оборону. Что иное теперь ему оставалось? Увы, после того, как его разоружили, он сдался быстро. Тамерлан хладнокровно, как если бы просто собирал десятину, приступил к уничтожению населения. Для начала он изолировал квартал саидов, затем улицу, где жила одна прославленная семья, а также улицу, предоставившую убежище всеми признанному шейху, и наконец переулки, населенные теми, кои спасли его воинов, отворив для них свои двери. И только после этого он велел каждой воинской части безжалостно убивать остальных, а передвижным счетным отрядам, спешно созданным в различных уголках города, принимать и считать головы умерщвленных жителей.

Опьянение кровью быстро охватило всех. Ни грабежей, ни насилия, только убийства! Некоторые воины с чувствительными нервами, некоторые добропорядочные мусульмане, коим убийство единоверцев было отвратительно, но которые не могли ослушаться приказа, стали покупать у своих товарищей отрезанные головы сначала по двадцать динаров за штуку, потом по десять и наконец по динару. Кончилось тем, что головы продавались уже по полдинара! Только покупателей уже не было. Убивали без разбору, лихорадочно и в количествах значительно больших, чем было велено. Обезглавливали и женщин. Им срезали волосы, замазывали лица, чтобы можно было выдавать за мужчин. Заваленные работой контролеры не очень всматривались. По мере накопления кровавых трофеев их вывозили за город и там возводили из них «башни». [79]