Однако он строг к великой княгине. Она умна, весела, иногда очаровательна. А что взятки берет (Вильямсу, конечно, сказала, что в долг), так кто их не берет? Этому приятному занятию она в России выучилась. Плохо, конечно, что взятки дает воюющая с нами держава.

Александр Иванович вздохнул… потом задремал, опершись головой о стеганую обивку кареты. Надо бы велеть сюда подушки положить. Где ж спать, как не в карете… Ночью все бессонница мучит, а здесь так сладко засыпаешь. И красавица Анна подает чай на расписном подносе…

Как и было условлено, вечером в Калинкинский дом прибыл за Анной Фросс молоденький подпоручик и перепроводил ее в дом престарелой графини Гагариной. А еще через неделю графиня с ласковой улыбкой спросила:

— Я слышала, ваш отец был аптекарем? Анна потупилась.

— А мать акушеркой? Анна сделала книксен.

— Возблагодарите Господа, душа моя. Судьба к вам сказочно благосклонна.

Далее графиня возвела очи горе и сообщила, что Анна назначается помощницей акушерки к особе ее высочества великой княгини Екатерины Алексеевны, что завтра же ей надлежит вступить в должность, а именно неотступно наблюдать за беременной и жить вкупе с акушеркой при особе великой княгини неотлучно.

Шестнадцать лет Бестужев доказывал всем и каждому, что Англия — друг России, а Франция — враг, поскольку желает видеть Россию слабой, водит дружбу с Османской Портою, э… да что говорить! Теперь дожили: воюем с Пруссией и Англией, а в Петербург явился собственной персоной французский посол маркиз Лопиталь, бывший ранее послом в Неаполе.

Говорят, что, желая перещеголять Шетарди, посол шесть месяцев готовился к поездке в Россию. Шесть месяцев и четыреста тысяч ливров оказались достаточными, чтобы окружить себя неслыханной роскошью. Русская публика приняла посла и его свиту с восторгом. Да и как не ликовать; если законодатели мод, галанты и лучшие в мире кавалеры опять украсят своим присутствием русские гостиные, будут танцевать, острить, играть по крупной и рассказывать дочкам про далекий Париж, выясняя с осторожными маменьками, между делом, вопрос о приданом.

Особенного успеха добился сам Лопиталь, мужчина обходительный, умный, бога-а-тый и вообще красавец.

— Ду-ур-ры! — заходился от негодования Бестужев. — Вот ужо скрутит вашего любимца подагра, так и увидите, сколь галантен ваш пятидесятилетний кавалер! Все молодятся! А богатства у него — одни долги! Он еще в Неаполе проворовался…

Бестужев мог и дальше продолжать список пороков нового посла. Война вдохнула свежие силы в работников «черного кабинета», с необычайным рвением и добросовестностью они расшифровывали депеши иностранных послов, выписывая из них не только стратегические сведения, но и малые пустяки, подробности, цена которых иногда превосходила политические сведения.

А политические сведения были таковы: в каждой депеше, переведенной с языка цифр, иностранные послы писали, что кредит канцлера очень упал.

Не впервой Алексею Петровичу читать эту фразу. Все Семнадцать лет на все лады твердили голоса: свергнуть, уничтожить, сейчас самое время… кредит Бестужева упал как никогда. Но он всегда мог победить своих врагов, не брезгуя для этого ничем. Цель оправдывает средства — этот лозунг иезуитов был ему близок и понятен.

Другое дело сейчас… Не только умом, интуицией, кожей Бестужев ощущал, что шипение этих лисиц, как ни горько, соответствует действительности: он потерял прежнее значение и политическое влияние не только в Европе, но и дома, в России. И не приезд французского посла тому виной. Посол Лопиталь только последняя капля. Власть у Бестужева отнимали постепенно, пядь за пядью… Шуваловы — вот его основные враги. Петр — главный делец и интриган, Александр — служба сыска и милейший Иван Иванович, любимец Елизаветы. Эта троица возымела желание сама править Россией. Вице-канцлер Воронцов (о, ничтожество!) только игрушка в их руках. Объединившись, они добились того, что канцлер сам порвал с Англией и, скрепя сердце, подписал союз с Францией.

А теперь сидит в пустом доме, слушает дождь и пьет в одиночестве. Можно, конечно, кликнуть, прибегут… Да рожи никакие не хочет он видеть, никому не верит — все предатели! Кого, вы думаете, назначил Воронцов русским послом в Париж? Ну не насмешка ли это судьбы? Братца, умнейшего и гнуснейшего, послали во Францию — Михайлу Бестужева.

Пользуясь случаем, скажем несколько слов о Ми-хайле Петровиче, поскольку он был невольным участником наших прежних повествований. Из заговора Лопухиных Михаиле Бестужев вышел чист, только жену потерял навечно. Презирая родину, что подвергла его душевным страданиям, он уехал за границу, желая найти там покой. Но жизнь есть жизнь, и в пятьдесят восемь лет со всем пылом страсти Михаиле Петрович влюбился в красавицу графиню Гаугвиц. И, о чудо! — она согласилась на брак. Из Дрездена немедленно полетело письмо в Петербург. В письме Бестужев дал полный отчет о своей свадьбе и стал ждать ответа.

Ответ не замедлил поступить. Слова государыни взялся пересказать брат Алексей Петрович, форма была категорической: Михаиле Петрович не может вступить в брак, понеже законная жена его Анна Гавриловна и поныне живет под Якутском, посему он есть двоеженец, а графиня Гаугвиц не более чем сожительница! Далее следовал поток писем как с той, так и с другой стороны. Михаиле вопил, что он за жену не ответчик, что он чист перед Россией, что он заклинает Их Величество!.. и так далее. В ответ он получал бесстрастные и полные ханжеского достоинства письма канцлера: «Образумься, беспутный брат, ты не юноша, как не стыдно!»

Только в 1752 году Елизавета признала брак Михаилы Петровича и позволила ему с женой приехать в Россию. При первом же удобном случае Михаиле Бестужев объявил при дворе, что приложит все силы, чтобы свергнуть с его поста интригана и проходимца — родного брата. Надо сказать, что он только подрыл пьедестал, на котором стоял канцлер, а от судьбы за это получил новое наказание — графиня Гаугвиц, законная жена его, умирала теперь от чахотки.

Канцлер потянулся к столу, чтобы поставить пустой бокал, но не дотянулся, бокал упал на ковер и разбился вдребезги. Ну и пусть его. Вот так он сокрушит врагов своих! Алексей Петрович неловко встал, хотел потянуться, но суставы предательски хрустнули, вдруг заныло плечо до самого локтя. «Много писал сегодня, — утешил он себя мысленно, но тут же усмехнулся: — Лукавишь, Алексей батькович, не в усталости дело… и не в вине. Вино только бродит в крови, поднимает со дна жизненную силу».

Чуть прихрамывая, он подошел к зеркалу: тьфу ты, гадость какая! Он смолоду не отличался красотой, но если придать лицу серьезность, оно как бы сразу хорошело, намечалась глубокая, умная складка на переносье, в небольших, ярких глазах светилось что-то… эдакое, зоркость, цепкость. Ум в глазах не скроешь, а вот улыбка его никогда не красила. Как ни старался он иногда изображать веселость, улыбающееся лицо его походило на оскал сатира либо на усмешку палача, что торжествует над своей жертвой. А сейчас при серьезном выражении лица он похож не на государственного мужа, а на… барбоса злобного, вот на кого. Пить надо меньше, батенька канцлер! Улыбнуться зеркалу он не решился, не хотелось лишний раз видеть свои гнилые зубы.