Я положил руку на красивый подлокотник, и вот теперь так странно чувствовать и видеть свою руку — она как бы вне меня, она дрожит, вовлекая немного и запястье. Едва я протягиваю руку так, как меня об этом коварно просит доктор, все понеслось, я ничего не могу сделать, напрасно я концентрируюсь, уговариваю себя, напрасно закусываю нижнюю губу, пытаясь что-то контролировать в себе, — мне не удается, я не могу успокоить эту руку, охваченную страхом, руку, готовую повлечь за собой все тело, захватить все. Поэтому мы здесь все трое — моя рука, моя жена и я, так же, как это было тридцать лет назад, когда заболел Тео.

— Давайте еще раз, протяните руку, я хочу посмотреть.

— Ну, вы же видите…

— Вытяните ее дальше в мою сторону…

Моя рука здесь, в метре от лица, и ирония в том, что я ощущаю ее как не совсем мою, как предательницу, которая бросила меня. Ведь это так просто, когда рука нормально выполняет команды мозга, когда совершает движения, — ты даже об этом не задумываешься, мозг все делает сам, он такой, он щедрый, он внутри нас, он все моделирует в зависимости от усилий, он молчит, фильтрует, успокаивает, все делает за нас — и вдруг однажды бросает нас с рукой, которая не хочет больше подчиняться.

— Скажите, это пройдет?

— Это ничего.

Доктор протягивает мне один листочек, потом второй, третий… Впрочем, он их протягивает не мне, а моей жене, она рядом со мной, эта женщина, которая снова выступает в роли, в которой она уже не предполагала быть, но она все их берет, тщательно складывает, и когда я хочу выписать чек, она забирает у меня ручку и чековую книжку, потому что писать — это правда хуже всего. Под конец мы задерживаемся немного в кабинете, не решаясь уйти, как дети, а он смотрит на нас как преподаватель, готовый сделать еще что-то, и уже стоя продолжает объяснять, чувствует, что двумя-тремя словами он мог бы развеять тревогу, мог бы успокоить, но эти два-три слова… он намекает на них, близок к ним, но он их не произносит.

Мы стоим на тротуаре, как нарочно на улице холодно, машины проезжают мимо, проходят два автобуса, но не наши, и вдруг я чувствую усталость, побочное действие лекарств, которых я еще даже не купил. Мы об этом не говорим, но очевидно, что она меня проводит, тогда можно взять такси, мы это заслужили, аптеку отложим на завтра, поедем в мой квартал — в наш квартал. И вот мы ищем такси, в его теплом салоне мы вернемся в небольшую трехкомнатную квартиру, где мы провели столько лет — в общей сложности тридцать. Устроившись на заднем сиденье, мы лучше все поймем, конечно, лучше, чем в метро или в переполненном автобусе, в такси, по крайней мере, мы почувствуем себя отгороженными от мира, должно же будущее хоть что-то для нас сделать, хотя бы это. Декабрьский вечер пятницы в Париже, что и говорить, это почти святое, вереницы людей, у которых в голове только одно — желание вернуться домой. Нет даже закутанных очередей у входа в кино, кафе сияют, как будто там полно народа, магазины освещены, как будто еще открыты, во всем чувствуется спад, даже в том, как движутся пешеходы. Мы возвращаемся — моя рука, я и женщина, с которой мы сидим в машине плечом к плечу. Она провожает меня до дома, потому что наш дом стал только моим домом. И вот теперь мы снова оказались на заднем сиденье такси, будто так и надо, будто мы опять вдвоем и будем делать друг другу подарки, обсуждать, как провести выходные, укладывать спать детей.

Сегодня вечером мы возвращаемся как нормальная супружеская пара, думаем о том, что сейчас окажемся в тепле, что надо будет поесть, она собирается мне что-нибудь приготовить. Сегодня вечером единственное, что мною движет, — это желание больше не двигаться. Это одно из состояний, когда все, что снаружи, становится ненужным, мир — враждебным, и я чувствую, что все против меня, хотя та беда, которая меня подстерегает, единственная опасность, — она здесь, во мне. И вот, хотя бы на время ужина, мой дом снова превращается в наш бывший совместный дом. Она берет все в свои руки, делает тесто, находит в холодильнике и реанимирует овощи, находит даже пармезан. Мы едим вместе. После ужина я чувствую, что она уже начинает искать повод, чтобы уйти, берет свою сумку, собирает вещи, тогда я предлагаю сделать нам кофе, кофе без кофеина, да, конечно, без кофеина, просто чтобы задержать ее. И потом у меня вырывается совсем другой вопрос:

— Ты останешься на ночь?