– Ну, хорошо, мой дорогой Панглос, – сказал ему Кандид, – когда вас вешали, резали, нещадно били, когда вы гребли на галерах, неужели вы продолжали считать, что все в мире к лучшему?

– Я всегда был верен своему прежнему убеждению, – отвечал Панглос. – В конце концов, я ведь философ, и мне не пристало отрекаться от своих взглядов; Лейбниц не мог ошибаться, и предустановленная гармония всего прекраснее в мире, так же как полнота вселенной и невесомая материя».

Барон и Панглос в описании Вольтера – вполне типичны для своего времени. Они поступают опрометчиво, как очень молодые люди, хотя уже далеко не юнцы.

Мастерская Леонардо да Винчи. Всадник. 1508–1512.

Следующий отрывок – из Рабле (1494–1553, линия № 8), – еще интереснее. В наше время взрослые люди так себя не ведут. Если раньше мы автора XVIII века сравнили с 18-летним юношей, то в этом произведении XVI века мы видим поступки 16-летнего подростка, описанные другим таким же (и обратите внимание, с какой легкостью автор обращается с цифрами).

Франсуа Рабле. «ГАРГАНТЮА И ПАНТАГРЮЭЛЬ», глава ХХII «О том, как Панург сыграл с парижанкой шутку, отнюдь не послужившую ей к украшению»:

«Надобно вам знать, что на следующий день приходился великий праздник Тела господня, праздник, когда все женщины наряжаются особенно пышно, и в этот-то самый день наша дама надела прелестное платье из алого атласа и мантилью из очень дорогого белого бархата.

Накануне Панург искал, искал и, наконец, нашел суку в течке, привязал ее к своему поясу, привел к себе в комнату и весь день и всю ночь отлично кормил. Наутро он ее убил, засим извлек из нее то, о чем толкуют греческие геоманты, разрезал на мельчайшие частицы и, спрятав это снадобье в один из самых глубоких своих карманов, отправился в церковь и стал там, где должна была пройти дама с процессией, положенной в этот день по уставу; как же скоро дама вошла в церковь, Панург предложил ей святой воды и весьма любезно с ней поздоровался, а немного погодя, после того как она прочла краткие молитвы, опустился рядом с ней на скамью и вручил ей написанное на бумаге рондо, ниже воспроизводимое:

РОНДО

На этот раз надеюсь я, что снова

Меня вы не прогоните сурово,

Как в день, когда, не вняв моим мольбам,

Хоть ни делами, ни речами вам

Не причинил я ничего дурного,

Вы не нашли приветливого слова,

Чтоб, облегчая боль отказа злого,

Шепнуть мне: «Друг, нельзя быть вместе нам

На этот раз».

Не скрою я из-за стыда пустого,

Что сердце от тоски сгореть готово

По той, кто краше всех прекрасных дам,

Что хоронить меня придется вам,

Коль не дадите мне вскочить в седло вы

На этот раз.

А пока она раскрывала и читала бумажку, Панург проворно насыпал ей в разные места своего снадобья, преимущественно в складки платья и в сборки на рукавах, и, насыпав, сказал:

– Сударыня! Бедные влюбленные не всегда бывают счастливы. Что касается меня, то я все же надеюсь, что мои бессонные ночи, когда я проплакал все очи от любви к вам, будут мне зачтены за муки в чистилище. Во всяком случае, молите бога, чтобы он послал мне терпение.

Не успел Панург договорить, как псы, почуяв запах снадобья, которым он обсыпал даму, отовсюду набежали в церковь и бросились прямо к ней. Маленькие и большие, гладкие и худые – все оказались тут и, выставив свои причиндалы, принялись обнюхивать даму и с разных сторон на нее мочиться. Свет не запомнит этакого безобразия!

Панург сперва отгонял их, затем, отвесив даме поклон, прошел в дальний придел и стал наблюдать за этой забавой, а мерзкие псы между тем обежали даме все платье, один здоровенный борзой кобель ухитрился даже написать ей на голову, другие – на рукава, третьи – на спину, четвертые – на башмаки, дамы же, находившиеся рядом, делали отчаянные усилия, чтобы ее спасти.

Панург, обратясь к одному из знатных парижан, со смехом сказал:

– Должно быть, у этой дамы течка.

Удостоверившись, что псы грызутся из-за дамы, словно из-за суки в течке, Панург пошел за Пантагрюэлем.

Каждому псу, который попадался ему на дороге, он неукоснительно давал пинка и приговаривал:

– Что ж ты не идешь на свадьбу? Твои товарищи все уже там. Скорей, скорей, черт побери, скорей!

Придя домой, он сказал Пантагрюэлю:

– Государь! К одной даме, первой красавице города, со всех концов набежали кобели, – пойдемте посмотрим.

Пантагрюэль охотно согласился и, посмотрев, нашел, что это зрелище очаровательное и доселе не виданное.

Но на этом дело не кончилось: во время процессии даму сопровождало более шестисот тысяч четырнадцати псов, доставлявших ей тьму неприятностей, и, куда бы она ни направлялась, всякий раз набегали еще псы и, следуя за ней по пятам, сикали на то место, которого она касалась своим платьем.

Представление это привлекло множество зрителей, и они не спускали глаз с собак, прыгавших даме на шею и портивших ей роскошный убор, дама же в конце концов решилась спастись бегством и побежала домой, но – она от собак, а собаки за ней, а слуги давай гоготать!

А когда она вбежала к себе в дом и захлопнула дверь, все собаки, налетевшие сюда издалека, так отделали ее дверь, что из их мочи образовался целый ручей, в котором свободно могли плавать утки, и это и есть тот самый ручей, что и сейчас еще протекает недалеко от Св. Виктора и где Гобелен, пользуясь особыми свойствами собачьей мочи, о коих некогда поставил нас в известность мэтр Орибус, красит материи в пунцовый цвет.

На таком ручье с божьей помощью можно было бы и мельницу поставить, но, конечно, не такую, как Базакльская мельница в Тулузе».

Литературовед скажет, что это гипербола, пародия или другой какой-то литературный прием. Тогда мы вправе признать за пародию и тот пассаж из Фукидида, который приводили в предыдущей части нашей книги. Высчитывая года, Фукидид пишет, что Пелопонесская война началась «на пятнадцатом году (после четырнадцатилетнего сохранения тридцатилетнего договора, заключенного в связи с покорением Эвбеи), в сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте Энесий, а архонству Пифидора в Афинах оставалось до срока 4 месяца, на шестнадцатом месяце после сражения при Потидее, в начале весны». Вот уж это впрямь пародия на средневековые датировки, – но ведь историки не склонны рассматривать такой текст как пародию.

Чтобы не было обидно представительницам прекрасного пола, что мы говорим лишь о мужских нравах и уме, поговорим и о женщинах, как они описаны поэтами. За полвека до Рабле поэт Франсуа Вийон (1431–1463, линия № 7) так живописал нравы современных ему юных дев.