— Великолепно.

Лукреция задаст главный вопрос: почему слои такие толстые, зачем художник использовал так много краски? Вазари с учителем подумают, изучат куницу-белодушку, ее живую мордочку, приподнятую лапу; Вазари возьмет у учителя картину и повернет боком. Потом объяснит Лукреции: художники иногда пишут пейзаж или портрет, а сверху зарисовывают чем-то другим. Такое частенько бывает, если художник недоволен первоначальным вариантом, или ему не хватает денег на материалы, или он по какой-то причине хочет скрыть свою работу, или просто хочет усовершенствовать светотень. На tavola или холсте может быть скрыто три-четыре картины. Как на этой.

— Я тоже так хочу. Пожалуйста, научите меня, — попросит Лукреция.

Учитель покосится на наставника, Вазари вздохнет, но даст отмашку. Учитель вытрет руки о ткань и скажет:

— Пойдем.

А сейчас, в спальне, пока Изабелла еще лежала на кровати, а ее канарейка поглядывала на стол блестящим глазом, Лукреция расправила лист, приготовила перо и впервые написала его имя:

Дорогой Альфонсо…

Где-то во тьме

Fortezza, неподалеку от Бондено, 1561 год

Она просыпается внезапно, будто скатывается с горки или попадает в другую реальность.

Поднимает голову с подушки и вглядывается в плотную, гнетущую тьму. Что это за место? Глаза ищут справа геометрические окна castello, но их нет. Высматривают матовые окна палаццо — и снова ничего. А где картина с la faina, почему ее нет на каминной полке?

Потом она замечает смятый, отодвинутый в спешке полог, а за ним — угол стены в полуночном сумраке, и вспоминает: fortezza. Она в fortezza.

Куда делся Альфонсо? Его не видно. Ушел. Кровать пуста. Где-то слева стол с набросками картины, которую она вчера задумала, а по другую сторону…

К горлу стремительно подступает тошнота.

Лукреция рывком привстает и карабкается к краю постели. Скорей бы выпутаться из полога, слезть с матраса…

— Эмилия! — зовет она чужим голосом, скрипучим и глухим. — Клелия!

Ах да, их ведь здесь нет, они остались в Ферраре!

Голова пульсирует, словно челюсть слишком туго крепится к черепу. Мышцы шеи завязываются в яркие, жесткие узлы и мешают току крови. Глазницы, корни задних зубов и пазухи носа распирает — они ослепительно светятся во тьме, поют пронзительную песнь агонии.

Лукреция сжимает полог, отдергивает и тут же валится на пол. Ее сотрясает рвотный позыв; желудок, содрогаясь, выбрасывает в рот горькую желчь, и Лукреция вновь отрыгивает, на сей раз исторгая целый поток жгучих, омерзительных жидкостей. Словно извергается на поверхность земли кипящая лава.

Она ползет на четвереньках, как животное, кашляя и срыгивая, пока из воспаленного, обожженного рта не вытекает одна желчь с кровью.

Лукреция снова зовет на помощь, но толстые стены смеются над ней и отвечают еле слышным жалким эхом. Она расстегивает несколько пуговиц на сорочке и ложится обратно в кровать. Какой еще у нее есть выход? На задворках сознания мелькает мысль: никогда еще ей не было так одиноко. Всю жизнь кто-нибудь да приходил на помощь.

Минуту спустя ее охватывает дрожь. Ползет от ступней к икрам, потом к бедрам; Лукреция вертится и стонет под одеялом. Таинственная немочь хватает ее за загривок, как беспомощного котенка. Очевидно, она злится на Лукрецию. Она гневается. Лукреция чем-то ее оскорбила, и теперь она в ярости и никогда ей не простит. Она выгибает спину Лукреции, выкручивает ее зубы, напускает волны конвульсий на ноги. Окаменевшие мышцы ног Лукреции сводит судорогой. Не помня себя, она отдается в руки неведомой силе. Теперь она блошка на спине бешеного зверя, чаинка в водовороте кипятка.

Ничего не поделаешь. Она беспомощна. Жестокая сила швыряет ее из стороны в сторону; голову мотает на подушке. Руки не гнутся, пальцы скрючиваются. Воздух едва просачивается по сдавленному горлу в застывшие легкие.

Она может умереть. Как чайка внезапно налетает на человека в разгар бури, так и это озарение приходит к Лукреции, и она тупо рассматривает беспощадную истину сквозь туман болезни. Да, она может умереть. Она понимает, она соглашается. Она жаждет лишь конца мучениям, страданиям тела. Любого конца.

Герцогиня Лукреция в день свадьбы

Палаццо, Флоренция, 1560 год

В комнате полно людей, на кровати ждет свадебное платье.

На каминной полке стоят лилии на длинных стеблях — кажется, они такие высокие, чтобы все любовались их красотой. Лукреция вдыхает и выдыхает аромат цветов. Она проснулась с первыми лучами солнца, тогда бутоны были еще закрыты, а теперь они показывают всем затейливые лепестки и тычинки. Густой приторный запах наполняет легкие, выходит изо рта, наполняет снова. Ваза на столе обведена ржаво-красным кругом пыльцы.

Слуги снуют туда-сюда. Кто-то стучится в дверь: принесли деревянную шкатулку, из нее по одному достают украшения. На руку Лукреции надевают браслеты, вставляют в уши серьги, застегивают на шее свадебный подарок — рубиновое колье. Все суетятся, одна Лукреция сидит неподвижно. Она в самом центре водоворота, словно камыш в пруду.

Вокруг нее три служанки, и каждая распутывает отведенные ей пряди от колтунов, тянет и дергает волосы гребнем. Одна девушка, примерно ровесница Лукреции, со шрамом от уголка рта до самой шеи, аккуратно распутывает пряди пальцами, а не продирается через них щеткой, и Лукреция очень ей благодарна.

Она коротает время, воображая, как нарисует лилии, как передаст розовые пятнышки в центре и снежно-белые внешние лепестки, липкие от нектара тычинки, сочетание силы и хрупкости в цветке. Лукреция незаметно постукивает ногой по полу под camiciotto. Никак не может остановиться, слишком утомительно так долго сидеть. Хочется вскочить, отогнать служанок и бегать по комнате, швыряя на пол браслеты и разминая затекшую шею. А лучше — крикнуть так, чтобы все разбежались, и наконец остаться наедине со своими мыслями.

Сегодня — никаких набросков. Свадебное платье готово, а лилии скоро перевяжут ленточкой и отдадут Лукреции. Она понесет их перед собой, как копье или щит.

У ее ног появляется треугольник света, брат-близнец окна за спиной, только желтый. Он скользит по полу, вот-вот возьмет Лукрецию за лодыжку. По пути огибает все помехи, растекается по паре туфель, упавшему полотенцу, сброшенной нижней юбке.

У кровати яростным шепотом переругиваются две служанки. Спорят о платье и о том, как правильно его надевать. Одна берет рукав и заявляет твердо: сначала его. Другая качает головой и показывает пальцем на корсаж. Первая хватается за голову и злится: если бы не возились так долго с прической, все давно было бы готово. Они волнуются, потому что Элеонора приказала нарядить Лукрецию «как настоящую герцогиню».

— Ведь вскоре она ею