— Хуже! Тебя Квашнин вызывает! Я весь банк обегала! Хорошо, охранник видел, как ты сюда шел!

— Именно меня вызывает? — похолодел Бобров.

— Именно тебя!

— Сейчас повысят, — сказал Свежевский.

— Скорее, уволят, — Миллер постоянно ждал увольнения. Его должность, в принципе, была не нужна.

— Допрашивать будут, накаркал, — уверенно сказал Протопопов.

— Ты идешь или нет? — нетерпеливо спросила Шурочка.

— С каких пор ты у Квашнина на побегушках? — Бобров, нехотя, поднялся на крыльцо.

— Да я для тебя стараюсь! Тебя сам Квашнин ищет, а тебя на рабочем месте нет! — заверещала Шурочка.

— Спасибо за заботу, — хмуро сказал Бобров и побрел в директорский кабинет. От этого разговора он ничего хорошего не ждал.

Сергей Валерьевич Шелковников очень любил себя. И кабинет для себя любимого он обустраивал с любовью. Его секретарша, по совместительству одна из любовниц, любовно поливала каждый день цветы на окнах и в висящих по стенам кашпо. Любовно наливала воду в кофемашину, с нежностью сметала пыль с директорского стола. И теперь Шелковников был из этого рая изгнан вместе со своей красивой секретаршей, которая ходила по банку, как неприкаянная. Они оба ютились у Мартина, у которого была своя секретарша, сушеная, под стать ему вобла в огромных очках, закрывающих чуть ли не все ее обезьянье лицо. Одно время по банку ходили слухи, что Светлана Сергеевна родная сестра Мартина, сводная, отцы у них разные, а мать одна. Поскольку Мартин плевал на слухи, сплетничать вскоре перестали.

Умная секретарша Мартина не пустила красивую дуру Шелковникова за свой стол, несмотря на то, что та по рангу была выше. Поэтому Леночка ютилась на диванчике в углу, а ноут, на котором она работала, лежал на ее шелковых коленках. Сам Шелковников довольствовался креслом также в углу, в кабинете у всесильного Мартина. Сергей Валерьевич постарался стать незаметным на то время, пока в банке царит Квашнин. Шелковников был человеком недалекого ума, но зато продвинутый аппаратчик. Сергей Валерьевич преуспел в подковерных играх, четко усвоил субординацию и, в общем, сидел в своем кресле прочно. Временные неудобства его не пугали.

Что до его кабинета, то там теперь царил разгром. Цветы засыхали, Леночка не решалась войти в свою бывшую вотчину с лейкой. Кофе машина непрерывно гудела, кофе Квашнин и его повар употребляли неимоверно много. Кофемашина вся была заляпана, полка, на которой она обосновалась, в кофейных потеках, повсюду валялись папки и отдельные документы, Квашнин то и дело выкладывал свои слоновьи ноги в огромных ботинках на стол. Оставалось только гадать, как ему это удается при его комплекции?

Такую картину застал и Бобров. Квашнин развалился в кресле, закинув ноги на столешницу, и ковырял во рту зубочисткой.

— Садись, — небрежно кивнул он Боброву на заваленное бумагами кресло. — Где ты шатаешься в рабочее время?

«Я не шатаюсь, а брожу», — следовало сказать Боброву, но он, молча, и аккуратно переложил бумаги из кресла на стол и сел напротив Квашнина. Тот посмотрел на Боброва с интересом и убрал ноги. Отрывисто спросил:

— Обедал?

— Нет. Не успел. Вообще-то я дома обедаю, мне только дорогу перейти.

Бобров пришел в ужас оттого, насколько он многословен. Будто оправдывается. Квашнин парализовал его волю одним своим присутствием.

— Поехали, пообедаем, — Квашнин встал.

И, не слушая, что ответит Бобров, направился к двери. И Бобров, опять-таки, молча, встал и поплелся за Квашниным. Казалось бы, сбылась его заветная мечта. Квашнин обратил на него внимание, он, Бобров, избранный. Заместитель Председателя Правления Банка зовет его пообедать вместе! Об этом в «Счастливом» мечтают все, а выбрали Андрея Боброва!

Но он почему-то не чувствовал себя счастливым. Напротив, на душе было муторно, внутренний барометр уныло повесил стрелку, показывая затянутое тучами небо.

Провожаемые напряженными взглядами сотрудников, они прошли через операционный зал. Бобров покорно сел в «Майбах», на заднее сиденье.

— Есть у вас в городе хороший ресторан? — полуобернулся к нему Квашнин.

Боброву опять-таки следовало сказать, что это не его город, он коренной москвич, который временно живет в Чацке. Но вместо этого Бобров угодливо замногословил:

— У нас не принято обедать в ресторанах, тем более в будни. Вряд ли вас сейчас хорошо накормят, Василий Дмитриевич, даже в хорошем ресторане.

Оставалось только угодливо захихикать. Совсем как Свежевский.

— И что нам делать? — задумчиво спросил Квашнин.

— С вами же повар приехал, — угодливо напомнил Бобров.

— Да, но у него появилось много другой работы. Ладно. Петя, давай в центр, — велел Василий Дмитриевич шоферу. — Туда, где был банкет. Расшевелим их.

Официанты и в самом деле были сонные, как мухи, настроившиеся на зимнюю спячку. Главный зал был пуст, в уютной гостиной сидела парочка. Наверняка приезжие. Квашнин без раздумья прошел в банкетный зал. За ним поплелись трое официантов.

— Фирменное блюдо у вас, какое? Биточки? — Квашнин положил огромные веснушчатые руки на меню и принялся допрашивать одного из официантов.

— Нет, стейк.

— Стейк какой?

— Просто стейк.

— Ага. Заднюю часть от филейной в Чацке не отличают. Потому что сам он — ж… а, — грубо сказал Квашнин. — И стейки здесь исключительно из говяжьей ж… ы. Хоть приготовить нормально сможете? Я люблю с кровью.

— Типа вообще не жарить? — официант нацелился карандашом в блокнот.

— Ядерный идиот, — констатировал Квашнин и перевел взгляд на тощего лохматого парня. — Ты. Как зовут?

— Артем.

— Артем, хочешь штуку чаевых?

— Конечно, хочу!

— А две?

— Две лучше, чем одна.

— Хороший ответ. Тогда лично займись моим стейком, — парень с готовностью кивнул. — А ты, Бобров, что будешь? — спохватился Квашнин.

— Суп.

— Суп с чем у вас? — для разнообразия спросил Квашнин другого официанта.

— Рыбный.

— А рыба откуда?

— Из магазина.

— На реке живете, а рыба из магазина?

— Так ведь май.

— Не клюет типа?

— Не клюет, — с сожалением сказал официант, готовый немедленно ехать на берег реки и ловить для ухи Квашнина рыбу. Если бы она в начале мая клевала.

— Ты займешься рыбным супом, — кивнул Квашнин. — И если он будет хорош, тебе тоже штуку. Что поделаешь? Гурман я, — сказал он Боброву, когда официанты исчезли. — Еда — одна из немногих радостей жизни, которая мне с моими болячками доступна. И я отношусь к ней серьезно. Хочу вкушать, а не жрать. Что молчишь?