— Там, недалеко, есть такая сараюшка… А пани зачем это знать?

Я потягивала чай, судорожно пытаясь поскорей придумать, как же себя лучше вести дальше.

Попыталась представить себя на её месте. Предположим, что это мой сын крадёт., и, холера его возьми, может, даже убивает, а тут совершенно посторонняя баба упорно допытывается о подробностях… Зачем это ей? И что я, например, делаю? Я упираюсь и изо всех сил защищаю своего сыночка. Ага, значит, надо что-то соврать, придумать что-нибудь наиболее правдоподобное. Скажем, железные ящики привёз откуда-то приятель сына. Нет, приятеля я не знаю, ни разу не видела. Или вот ещё вариант: ниоткуда ящики сынок не брал, покойница сама ему их отдала, разумеется, когда ещё не была покойницей.

Отдала пустые, за ненадобностью. А если эта настырная пани упрётся и захочет рассмотреть ящики повнимательнее? Там, под лестницей?

Как-то плохо чувствовала я себя в роли матери преступника. Легче уж себя представить преступницей. Ведь эта женщина с самого начала и до сих пор вела себя совершенно естественно, не лгала мне, не придумывала отговорок.

А местонахождение ящиков, по всему видно, играло существенную роль во всей этой истории, вон бедная женщина совсем извелась, не зная, как выпутаться из сложного положения. Сразу видно: врать не привыкла, теперь отчаянно пытается просто отвлечь моё внимание от ящиков, сменить опасную для неё тему разговора. И, отвечая на её вопрос, я беспечно заявила:

— А все дело в том, проще пани, что такие ящики мне доводилось видеть. В них некоторые люди хранят свои коллекции, например, — не буду уж совсем припирать беднягу к стенке, — филателистические. А ведь я, уж скажу пани правду, вела переговоры с паном Фялковским, а потом с его убитой сестрой. У них были альбомы с марками, которые я собиралась купить. Так что очень может быть, что эти альбомы покойник держал в таких вот ящиках. И уж не знаю, может, преступник, который украл коллекцию, выносил её из дому в таких ящиках или ещё в доме вытряхнул все из них, а ящики потом за ненадобностью выбросил. А ведь в ящиках могло и заваляться что-нибудь для меня ценное или потом, уже по дороге, вывалиться, чего преступник не заметил. Ведь эти марочные коллекции выглядят иногда как груда совсем ненужного бумажного хлама, он мог и вытряхнуть. А уж мне так хотелось приобрести коллекцию пана Фялковского, так хотелось, представляете, какое разочарование пришлось пережить. Ведь специально из Варшавы я сюда к нему приезжала и ещё свою сотрудницу присылала. Вот и надеюсь, может, хоть что-нибудь уцелело. Потому и спрашиваю, откуда ваш сын брал эти ящики.

Похоже, я совсем заморочила голову бедной женщине. Вот сейчас в её глазах полнейший ужас. Она никак не может решить, кто я: враг, просто сочувствующий человек или вовсе сообщник? Впрочем, Веся вполне мог оказаться совершенно ни в чем не повинным, с преступлением никак не связанным, но его мать боится сказать лишнее слово, чтобы ненароком не навредить сыну, не впутать его в неприятную историю. Ведь биографию этого Веси трудно назвать кристально чистой. Моё же упорство вполне может привести к нежелательным осложнениям для сына. Да, на месте этой женщины я бы сама хорошенько подумала, прежде чем что-то произнести.

Как и следовало ожидать, недоверчивость взяла верх.

— Да они просто на дороге валялись, — как можно небрежнее проговорила баба. — Веся уже нёс свои мешки, видит — валяются ящики… Атак как он торопился, то меня и попросил. Сходи, говорит, мама, — там на дороге валяется очень ценный металлолом. Может, кто из бывшей МТС выбросил или ещё кто. А в наше время такое случается нечасто. Ну я и пошла. Остальное пани уже знает.

Теперь она несла уже явную ложь, это я сразу почувствовала, как и то, что пора мне прекратить свои приставания. Не покажет она мне место, откуда тащила лом, скорее всего, просто доведёт до первого попавшегося поворота дороги. Нет так нет.

— Ничего не поделаешь, — вздохнула я. — Жаль. Ну, не буду больше отнимать у пани время. Можно посмотреть, в ящиках никаких бумажек не осталось?

Готовность, с которой женщина бросилась демонстрировать мне ящики, лучше всяких слов свидетельствовала о том, что они пусты. Можно было бы и не трудиться смотреть, но я все же взглянула. Затем извинилась перед несчастной женщиной и вышла.

Сев за руль, я ненадолго задумалась. Чего, собственно, я добиваюсь? Кляссеры с марками лежат спокойно в опломбированном доме, никто их не тронул. Пропала нумизматическая коллекция, но мне до неё нет никакого дела. Да и вообще преступление меня никак не касается, следствие провожу не я, тогда какого черта я занимаюсь всем этим? Из-за Гражинки? По глупости её считают главной подозреваемой. Скорее, не по глупости, а из-за полного отсутствия других кандидатур. Или из-за их избытка? Ведь преступником мог быть любой негодяй, польстившийся на добро Вероники, добро мнимое, но о нем столько болтали все соседи. И не обязательно преступнику быть местным, мог им оказаться и заезжий гастролёр, прослышавший о предполагаемых богатствах старой одинокой женщины. Повезло этому подонку — никто его не видел. Вернее, видела Вероника. Застала на месте преступления. Значит, ей не повезло. На самом деле кандидатур в подозреваемые может быть множество, а следствие ведётся из рук вон плохо. Куда они подевали микроследы? Идиоты, вцепились в Гражинку, упустив из виду все существенные обстоятельства, и теперь вот мне приходится заниматься их работой. Будто мне делать нечего!

Не включая двигатель, я сидела и раздумывала, не бросить ли все к черту Бросила бы, да кто знает, когда эти полицейские тугодумы освободят Гражинку и займутся своим прямым делом — розыском преступника. А мне, выходит, до тех пор так и торчать в этом Болеславце?

Тут вдруг в зеркальце заднего обзора я увидела свою знакомую бабу, выбежавшую из дома. Она не заметила моей машины — я предусмотрительно оставила её не на дороге, а съехала на обочину и прикрылась довольно густым кустарником. Оглядевшись, женщина кинулась со всех ног в противоположную от меня сторону.

Что ж, мне оставалось лишь развернуться и потихоньку двинуться следом. Безо всяких задних мыслей я приблизилась к тому месту, куда меня безотчётно тянуло и без того. Я оказалась на задах дома Вероники. Тут я наконец соизволила поработать умом, припарковала машину у главного входа в дом, а дальнейший путь проделала уже на своих двоих.

Выйдя на грунтовую дорогу за домом Вероники, я поняла, что есть какой-то более короткий путь отсюда до дома Фялковских, ибо мать Веси появилась одновременно со мной. А ведь перед тем как отправиться пешком, ехала я очень медленно. Припарковав машину, ещё немного в ней посидела. Баба же бежала изо всех сил, вон, аж взмокла вся, тяжело и с трудом дышала. Не оглядываясь по сторонам, тем же галопом баба пробежала мимо двух домов и там скрылась в густых кустах, которые здесь росли вдоль всех заборов. С дороги она свернула буквально в нескольких метрах от того места, откуда я забрала её тогда с тяжёлыми мешками.

Я поспешила следом. Осторожно раздвинула густые заросли и совершенно проигнорировала тот факт, что меня больно обожгла крапива, которая здесь была выше моего роста. Не до неё мне было, ибо на моих глазах женщина исчезла в дверях домика, полностью закрытого разросшимися сорняками и кустарником. Это был обычный маленький деревянный домик, явно не жилой, правда, окна и двери имелись и даже стекла в окнах были целы. И крыша сохранилась неплохо, хоть и поросла мхом. Все вокруг говорило о запустении, в доме не жили явно больше года, а может, и все три. Впрочем, я сюда не на инвентаризацию явилась. Хорошо, ещё успела заметить, как женщина отпирала дверь ключом. Значит, ещё запиралась? Все окружение домика находилось в том же состоянии запустения, в том числе и сарай у самого плетня.