— Вот… — обмяк актёр. — Ты подымись, подымись. Неча в ногах-то валяться.

— Эти гнусные твари в душу забираются и глазом не успеешь моргнуть, — тарабанил, захлёбываясь, замзав. — Отвернёшься, а они уже свёрток в карман суют. А то моду взяли деньги в бумаги прятать. Выбежит, бывало, из кабинета, глянь на место, где он сидел, а под кипой — пакет. И не догнать его.

— Ладно, — махнул рукой актёр, брезгливо отворачиваясь. — Они хватки на такие проделки. С ними ухо и глаз только держи.

Он будто доигрывал свою роль, расслабился, нелепо и безрадостно хлопнул по своей шляпе.

— Бог мой! — взмолился замзав. — Неужели и Василию Петровичу известно?

— Ты, голубчик, наивное существо, — усмехнулся артист. — Вскружил успех голову. Солдатовы да Гладченко, Штейнбергеры да Блохи, Ситниковы да Кантеры — это не просто знатные рыбопромышленники, это великие комбинаторы, хищники. Им палец в рот не клади. А у вас от их ласк глазки разгорелись. Натан да Хасан, Абрам да Евсей тюрьмы не боятся, им не привыкать, да они ведь за спину твою и спрячутся. Тебе же карманы деньжатами набивали. С тебя спрос.

При последних словах Дьяконов сжался.

Выскочил официантик, будто ничего не замечая, наполнил рюмки уже из нового графина.

— Горячее подавать? — уставился на Задова.

— А тебя кто по-нашему дрессировал? — ухватил его за поясок артист, пытаясь заглянуть в глаза. — Дилижанса выкормыш?

Только щёлки глаз узкие, ничего не разглядеть; китаец молчал, дежурно улыбаясь, будто ничего не понимая.

— Вот скажу Корнею, чтоб выгнал тебя и перестанешь улыбаться, — устало хмыкнул Задов и крикнул вслед убегающему, не замечая поставленных уже рюмок. — Ты водки нам принесёшь, рожа жёлтая?

Развернулся к Дьяконову, помолчал, дожидаясь, когда тот очухается.

— Тоска, — хмыкнул Задов. — Мавр сделал своё дело, но, кажется, переборщил. Не вызвать ли больничку. Эй! — окликнул он замзава. — Так и быть, научу я тебя, что надо делать.

— Григорий Иванович, век благодарен буду! — оживился тот и уши навострил, как собачонка.

— Любит Странников тебя, дурачка, — поднял свою рюмку Задов и опрокинул залпом. — Поэтому и усадил в кресло начальника отдела. А долг платежом красен.

— Да я!..

— Самому сообразить надо было, — наставительно и почти ласково продолжил артист. — А ты дождался, что поучать пришлось. А?.. Кумекаешь?

— Да мне только слово!..

— И без слов догадайся, — из графинчика плеснул Задов, не дожидаясь официанта, да тот и не спешил появляться, будто чуя важность беседы, тайно прислушивался у двери.

Артист выпил ещё.

— На днях бега начинаются. Слышал небось?

— Нет.

— Что ж ты, афиш не читаешь? Везде расклеены? Сезон открывается, вот дурачок! В чём твой интерес? Бабы?

— Что вы!

— И водки не пьёшь…

— Нам голова чистая нужна.

— Ну да, понимаю, — поджал губы Задов. — Насчёт головы ты вовремя заметил. Если б ещё она у тебя поумней была.

— Обижаете, Григорий Иванович, — осторожненько продвинул по столу к нему ладошку замзав.

— Что это? — широко раскрыл глаза артист, дурачась.

— Сувенирчик к бегам, — неуверенно произнёс тот и приподнял ладошку.

Под ней оказался приличный свёрток с деньгами.

— С отдачей. Мне просто так не надо, — быстро заграбастал деньги Задов. — Я в первом забеге не участвую. Я со второго начну. Но с таким сувениром уверен, выигрыш мой.

— А Василий Петрович? — подтолкнул таким же образом следующий свёрток замзав.

— Он ещё не решил. У него конференция на носу, — забирая и эти деньги, ответил Задов. — С лошадью загвоздка. Московские лошади, не наши. А вот если Табун-Аральских привезут, тогда да! Тогда, может, и я в первом заезде решусь на своём Миражике. Ты давай приходи, Валюш.

— Непременно, — возликовал тот.

Влетел официант с подносом, но Задов замахал на него руками:

— Засиделись мы. Пролётку вызвал?

— Стоит, — нагнул тот голову.

— Хоть здесь угодил, — покосился на китайца Задов и стал прощаться с Дьяконовым. — Ты меня прости, Валентин Сергеевич, мне ещё в одно место надобно успеть. Сам понимаешь: женщины не любят, когда кавалеры опаздывают.

Вторые сутки губком лихорадило.

Впускали не всех, лишь по вызовам, по запискам, своих. Заворготделом Мейнц сидел с лицом китайского императора на телефонах, отвечал один на все звонки. Виной всему была подготовка доклада на конференцию, с докладом зашивались.

По обыкновению его собирал воедино из частей товарищ Таскаев. Заведующие отделами и другие ответственные лица писали в своей части составные блоки, из которых второй секретарь творил единое целое и представлял товарищу Странникову для ревизии, замечаний и оценки.

Обычно работа эта начиналась загодя, копились бумаги с нужными фразами, цитатами вождей, вырезками из газет, откладывались брошюры, некоторые умудрялись подыскивать под тему стишки посерьёзней и поавторитетней, но мимо Странникова они не проскакивали, как и прочая мелочь. Странников ко времени общей читки «болванки» доклада набирал особую форму — был жесток и непримирим.

Работал каждый по-своему, кое-кто запирался в кабинете, кто-то оставался вечерами, отключали телефоны, гении диктовали секретаршам на ходу. Но таких было мало. И всё же месяца хватало, чтобы со спокойной совестью вручить товарищу Мейнцу свой кусок для предварительной проверки.

Второй этап наступал с Таскаева. Этот работал только вечерами, только с запертой изнутри дверью и телефонными звонками мучил и допекал каждого, в писанине которого сомневался хоть на грамм. Особенно противны были его звонки ближе к полуночи, но тот вызывал к себе несчастного, даже не интересуясь, где он его застал и в котором часу суток. Больше всех мучился финансист, который считал, что в этом хитроумном занятии разбирается лучше Таскаева. Спор рождал перепалку, заканчивающуюся скандалом, после одного из них, когда нарушили сроки, Странников приказал финансисту подписывать свой отчёт единолично под персональную ответственность. В крайкоме одобрили новинку, и воцарился мир.

Так, с его приходом в губком, сложилась процедура с докладами. Но в этот раз неожиданно забуксовал Таскаев. Долго провозился со стыковкой блоков, тормозил с цитатами, меняя одну на другую, и даже советовался с товарищем Распятовым, завом по идеологии, в чём ранее никогда не замечался. Основания были — только что пережили очередные вылазки троцкистов, Зиновьев с Каменевым заварили кашу по НЭПу из-за отношений к середняку, в которой трудно было сразу разобраться; чёткие рекомендации из Центра запаздывали, на местах приходилось додумываться самим.