Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем могу быть полезен? – равнодушным голосом поинтересовался Гительман.
– Я бы хотел заложить кое-какие драгоценные камни, – стараясь придать своему голосу как можно больше безразличия, ответил Варнаховский. – На мой взгляд, весьма любопытные вещички.
– Покажите, – прозвучал все тот же безучастный голос.
Вытащив из сумки небольшой мешочек, поручик ослабил горловину и высыпал на прилавок шесть крупных алмазов и четыре рубина, каждый из которых был величиной с ноготь. Весело прокатившись по гладкой поверхности стола, камушки остановились в точности у ногтей Мойши Гительмана.
Посмотрев долгим взглядом на клиента, ломбардщик, не сказав ни слова, взял ближайший к себе алмаз и, вооружившись лупой, принялся тщательно рассматривать сверкающие грани. Даже через маску профессионального скупщика удалось рассмотреть настоящий восторг, проявившийся в глазах шальным блеском, в дрогнувших тонких пальцах. Затем столь же осторожно, не глядя на посетителя, всецело поглощенный оценкой, он принялся рассматривать следующие драгоценности.
Когда последний камень был тщательно изучен, оценщик произнес тоном, в котором можно было угадать настоящее восхищение:
– Не каждый день в ломбард приносят подобные вещи.
– Нисколько не сомневаюсь в этом.
– Итак, сколько же вы хотите?
– Меня бы устроила сумма в пятьсот тысяч.
Ломбардщик поморщился, будто от острой зубной боли.
– Сумма большая…
– Посмотрите на эти камни, они стоят того!
– Понимаете, во всей империи вы вряд ли найдете человека, который даст вам больше, чем старый Мойша.
– И сколько же вы мне можете предложить?
– Сто пятьдесят тысяч. Уверяю вас, это хорошая цена!
– Боюсь, мы с вами не договоримся, – потянулся Варнаховский к камням, лежавшим аккуратной кучкой.
– Постойте…
– Слушаю вас.
– Хорошо, я могу предложить вам сто семьдесят тысяч рублей, – проговорил скупщик. Его лицо вдруг приняло удивленное выражение, как будто бы он не ожидал от себя подобной щедрости. – Уверяю вас, вряд ли во всем Петербурге вы отыщете большего простака, чем старый Мойша.
– Пусть будет по-вашему, – согласился Варнаховский, – но деньги мне нужны немедленно.
– Не беспокойтесь, – расслабленно улыбнулся скупщик. – Вы их получите, как только мы оформим квитанции. С кем я имею дело?
– Варнаховский Леонид Назарович.
– Вы уж извините, но мне бы хотелось взглянуть на документ, удостоверяющий вашу личность, так положено. Иначе у меня могут быть очень большие неприятности. Товар слишком дорогой, и старому Мойше не хотелось бы на старости лет иметь дело с полицией.
Поручик вытащил из кармана документ:
– Это мое удостоверение личности.
Кивнув, скупщик, стараясь не выглядеть удивленным, переписал данные Варнаховского и вернул документ.
– Благодарю вас, господин поручик.
Затем подошел к огромному несгораемому шкафу, стоявшему в самом углу комнаты, и, открыв его двумя большими ключами, извлек из мрачной глубины несколько ровных пачек ассигнаций.
– Пересчитайте, здесь ровно сто семьдесят тысяч. Вчера получил их из банка.
Небрежно покидав пачки ассигнаций в сумку, Варнаховский проговорил:
– Не буду вас утруждать. Верю, что здесь все в точности. А потом, надеюсь, что это не последняя наша встреча.
Коротко попрощавшись, он зашагал к двери, а Гительман принялся сортировать камни по размерам, складывая их в маленькие коробочки, лежавшие на прилавке.
В течение трех последующих часов Варнаховский обошел еще с десяток ломбардов, радуясь неожиданной удаче, – за драгоценные камни удалось выручить на двести тысяч более того, на что рассчитывал великий князь. Надо полагать, что такая сумма будет ему приятна.
Леонид хотел было возвратиться в Мраморный дворец, как вдруг увидел среди каменных строений Вознесенского переулка небольшую деревянную церквушку с покосившимся притвором, подпиравшую южной стороной высоченный особняк. Церковь огораживала хлипенькая изгородь, готовая свалиться при сильном порыве ветра. Внутренний двор убог – там и сям торчали пожелтевшие кусты, вдоль изгороди через камни пробивался потемневший от пыли подорожник. Надо полагать, у церквушки приход был невелик, да и беден, а потому хозяйство пребывало в запустении и упадке. Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, перекрестившись, Варнаховский потянул на себя скрипучую шаткую калитку и вошел на территорию церкви. Из притвора на порог церкви вышел худой священник с изможденным, заросшим седой бородой лицом. Глаза пронзительные. Изучающие. Покорности в нем ни на грош, видно, у него было достаточно причин, чтобы поглядывать на окружающих с недоверием.
– Вы кого-то ищете?
– Вас, батюшка.
– Меня? – Священник не выглядел удивленным.
Открыв сумку, Леонид вытащил из нее икону, завернутую в цветастый ситец, и, протянув ее священнику, молвил:
– Полагаю, она у вас не запылится.
Развернув тряпицу, священник не удержался от восхищения:
– Красота-то какая! Откуда это у вас?
– Сейчас это неважно… Во всяком случае, она будет вам нужнее, чем мне.
– Так это дар?
– Дар, батюшка, – подтвердил Варнаховский. – Надеюсь, что вы им распорядитесь правильно.
Не сказав более ни слова, он вышел, закрыв за собой скрипучую калитку.
Пропавшую икону хватились на следующий день. Проснувшись поутру, Александра Иосифовна по своему обыкновению пожелала помолиться подле любимой иконы, однако, к своему немалому удивлению, на прежнем месте ее не обнаружила. Поначалу она подумала, что икона находится в одной из дальних комнат дворца, куда ее по недомыслию могли отнести слуги. Однако после двух часов поисков стало очевидно, что иконы нет не только в комнате, но и во дворце.
Прежде подобной пропажи не случалось. Каждому во дворце было известно о том, что образ был подарен Николаем I на бракосочетание его сына, а потому отношение к нему было особенно трепетным. Человека, посягнувшего на икону, следовало назвать безрассудным.
Некоторое время, мучившаяся тайными подозрениями великая княгиня надеялась, что образ будет возвращен на прежнее место, однако время шло, а пропажа не обнаруживалась. Около полуночи Александра Иосифовна сообщила о пропаже мужу.
– Что ж… даем злоумышленнику еще ночь, – хмуро произнес великий князь Константин. – Если к утру икона не обнаружится, будем вынуждены обратиться в полицию, как это ни прискорбно.
– Как ты думаешь, кто мог это сделать? – с дрожью в голосе спросила Александра Иосифовна. – Может, все-таки…