Тощий невысокий человечек. Бледная кожа, белесые волосы, мутно-серые зрачки – он выглядел бесцветным, как платяная моль. Однако в глазах таилась некая искра, смысл и значение которой Клим понять не мог. Инстинкт подсказывал ему, что этот хмырь опасен – возможно, опаснее армии гоблинов и стаи драконов.

– Кто таков? Назовись!

Незнакомец в черном сюртуке поклонился. Не в пояс, а так, чуть дернул головой.

– Мастер Авундий, к твоим услугам, повелитель.

– Живоглот проклятый! – прошипел скоморох за спиною Клима.

Авундий словно бы не услышал. Вытряхнул из рукава горсть блестящих монеток, подбросил в воздух и поймал на ладони.

– Полна ли казна, государь? Доволен ли ты моей службой? Есть ли другие желания?

– Пока доволен, – сказал Клим. – Только вот гадаю, откуда у тебя, прыткий ты наш, столько золота? И под какой процент ты ссуду дал?

– Процент, процент, – пробормотал Авундий скрипучим голосом. – Об этом не беспокойся, твое величество. Свои люди, сочтемся, когда срок придет.

– Какой еще срок? – Клим выбрался из-за стола и внезапно заметил, что в трактире царит тишина и все словно бы замерли – кто с чашей или подносом в руках, кто на половине шага или склонившись над блюдом. – Какой еще срок? – повторил он, направляясь к двери. – Отвечай, чертов перец!

– Дойдет до дела, узнаешь. – Мастер Авундий снова подбросил золотые в воздух, но на этот раз они растаяли где-то под потолком. – Узнаешь, твое величество! А пока… пока – да пребудет с тобой сила!

Клим ринулся к нему, но Авундий исчез, растворившись, как его золотые. В то же мгновение тишина рухнула, все вокруг задвигалось, зазвучало, но никто про Авундия не вспомнил, словно не было его вовсе. Куда же он делся? – подумал Клим и выскочил за дверь. Во дворе трактира стояли у коновязи рыцарские скакуны, белый королевский жеребец и ослик Црыма, а при них – двое слуг, таскавших сено, и юноша-герольд. Дернув парня за рукав, он спросил:

– Видел кого-нибудь?

– Нет, государь. Но за воротами…

– Я про кабак. Не выскочил ли во двор этакий тощий крендель? Сам в черном, рожа бледная и глаза, как сметана?

– Нет, твое величество. Клянусь Благим!

Клим огляделся. За воротами и правда шумели и топотали, но иных нарушений порядка не было. Кони фыркали, жевали сено, ослик дергал ушами, а солнце в небе склонялось к западу, к реке, мосту и заречным слободкам. Вслед за ним вылез во двор скоморох, сплюнул и пробормотал злобно:

– Глаза отвел, поганец! Колдун! Как есть колдун!

– То-то все сидели как пришитые, – заметил Клим, все еще озираясь. – Но на тебя чары вроде не подействовали… Или я ошибся?

– Не ошибся, твоя милость. Я гном, нас такими фортелями не проймешь. А вот бойцов твоих и слуг трактирных он околдовал. Точно околдовал. Вот змей поганый!

– Ничего, разберемся. На всякую хитрую задницу найдется свой штопор, – произнес Клим и направился к воротам. – Что-то шумно у нас стало. Бунт, что ли, о коем Жинус поминал? Надо бы взглянуть да успокоить этих чокнутых. Не ровен час, забор снесут.

Он вышел на улицу. Прежде пустынная, сейчас она была от края до края запружена народом, хромыми и горбатыми, кривыми и слепыми. А с востока и запада, от городской площади и с Заречья, тянулись и тянулись люди. Кого-то волокли на носилках, несли детишек, ковыляли увечные на костылях, тащились расслабленные. Было их триста, а может, пятьсот, и оставалось лишь удивляться, сколько в столице и окрестностях недужных, инвалидов, хромцов и слепцов. При виде этого сборища Клим, на миг ошарашенный, покачал головой и молвил:

– Ну Амала, ну болтушка! Быстро же сарафанное радио сработало! И что мне с этим госпиталем делать?

Узрев короля, в толпе загомонили:

– Владыка наш милосердный!

– Истинный повелитель!

– Посланец Благого Господа!

– Чудодей!

– Защитник наш от бед и хворей!

– Король! Истинный король!

К нему протягивали ребятишек, тянулись руками, старались коснуться края одежды, падали на колени, целовали сапоги. Любовь народная изливалась бурным потоком, но что с ней делать, Клим не представлял. Калеки мобилизации не подлежали, полк из них не соберешь.

Скоморох заслонил его и рявкнул во всю мощь басистой глотки:

– Тишина, убогие! Слушай сюда! В этот час король целить не может! Завтра приходите на площадь к храму Благого, да не всем скопом, а по пятьдесят недужных рыл! И в очередь, в очередь! Без суеты и воплей!

– А что ж не сейчас? – раздался женский голос.

– Нынче король в трактире гулял, выпил лишку, на ногах чуть держится – не видите, что ли, – важно пояснил Црым. – Негоже под хмельком целить. Дело тонкое, лишь в трезвости выходит. А ежели рома испил, так только пьянчуг наплодишь.

– Это мы понимаем, – отозвались в толпе. – Аль владыка наш не человек? Что мужику не выпить, что не погулять? Завтра придем, как велено.

– Ну, так расступитесь! – гаркнул шут. – Дорогу королю! И не дергайте его кафтан и язвы свои под нос не суйте!

Климу подвели коня. Он вложил ногу в стремя, Црым подпер сзади, напрягся и помог забраться на лошадь. У его колена маячила чья-то лохматая башка, то ли кривого, то ли совсем слепца. Подумав, что энтузиазм масс нелишне поощрить, он вытянул руку, возложил ладонь на темя увечного, произнес: «Да исцелят тебя Склифосовский и доктор Бурденко!» – и погнал жеребца рысью. За спиной поднялся восторженный рев. «Вижу! – вопил лохматый. – Вижу!» В ответ в толпе орали о чудодее-короле, ниспосланном сирым и убогим во спасение.

– Это ты зря, величество, – заметил шут, поспешая на ослике за Климом. – Зря лихачишь! Могли ведь прихватить убогие, да так, что к утру домой не доберешься. Народец наш на халяву падок. Да не гони ты, не гони! Осел у меня, не жеребчик!

Клим промолчал. Думал он сейчас не о своем целительском даре, не о грядущей битве с орками, не о киммерийцах, что могут не поспеть к сражению, не о склянке с эликсиром силы, спрятанной за поясом, и не о прочих чудесах. Маячила перед ним бледная рожа Авундия, белесые волосы, мутные глазки, и слышался скрипучий голос: «Не беспокойся, твое величество. Свои люди – сочтемся, когда срок придет».

Что за срок? Не было о сроке уговора! Натаскали золота в казну, это факт, но векселей он не подписывал, земель и промыслов не обещал и не давал налогов на откуп. Так что нет у Авундия ни грамоты, ни королевского слова. А за дерзость можно его и к суду привлечь, припаять лет двадцать с конфискацией. Либо веревку на шею, и привет, амиго…

Лучше веревку, подумал Клим, веревка решает проблему раз и навсегда. Он попытался вспомнить некую мудрость, сопровождавшую в его реальности подобные деяния, все, что кончалось для соперников пулей, петлей или длительной отсидкой. Мысль об этом кружила в его голове, пока жеребец, грохоча копытами, нес его по Королевскому проезду к вратам замка. Когда он проехал под аркой меж сторожевых башен, мысль оформилась окончательно, и Клим, глядя на слуг, бегущих к нему с факелами, пробормотал: