— Ты-то куда смотрел? Меняла!

— Куда-куда, — окончательно скис продавец публичных домов, — он при мне пересчитывал — ровно сто баксов было!

— Каждый делать деньги, как он может, — усмехнулся компаньон.

— Ну, во всяком случае, этот точно лучше, чем второй.

— Десять баксов, — повторил Дюк в задумчивости. — И шестнадцать центов. Сэр, но это же отлично! Это все равно отлично!

Джейк молчал.

— А?

Дюк еще подождал и опять спросил:

— А?

Компаньон любовался небесами — мрачно и долго. И, наверное, предавался бы этому занятию до самого вечера, как вдруг катафалк дернуло, тряхнуло, он покосился набок и встал.

— Колесо, — резюмировал Д.Э. — Так и знал.

Из дневника М.Р. Маллоу:

Итак, двое джентльменов покинули, наконец, бордель на Тридцать Шестой улице, Сан-Франциско. Колесо, не вполне удачно пристроенное сыном похоронного церемониймейстера, Д.Э. Саммерсом, к катафалку, отлетело в трех часах езды, в Сан-Хосе, графство Санта-Клара. СанХосе — солнечный, огромный и прекрасный, второй по величине город штата Калифорния, почти столица. На улицах в изобилии встречаются персики, груши и апельсины, сливы и финики, учреждения почтовых карет и дилижансов, отели, клубы и магазины, редакции газет и меблированные комнаты…

В разделе «Требуются» никто не требовался, а было много объявлений о продаже земли за наличные и акций водяной компании.

Д.Э. Саммерс поправил нарезанные газетные квадраты и продолжил читать:

В животе обиженно завыло: подлый желудок отказывался считать апельсины за еду.

— Список коммерческих учреждений Сан-Хосе, — бормотал Д.Э. Саммерс. — Ну-ка, посмотрим. Шляпник… ювелир… архитектор… страховая контора Ричардсона… похоронные услу…

В коридоре стукнула дверь. Зашаркали, закряхтели, выругались.

— Эй, ты! — послышалось снаружи. — Опять газету спер?

— Пошел в жопу, — не отрываясь от своего занятия, пробормотал Д.Э. себе под нос. — Меня нет дома. Типография… помещения для офисов и магазинов… автоматические швейные машины… художник… вышивка шелком… фотоателье… ну что за жизнь, я не понимаю!

— Отдай газету, трах тебя!

Д.Э. дочитал, собрал газетные квадраты опять в стопку и сунул в тряпочный конверт на тене. Осторожно приоткрыл дверь. В дверь просунулась коричневая старческая рука. Владелец руки предпринимал усилия, чтобы протиснуть и остальное, но Д.Э. предусмотрительно подпер дверь плечом со своей стороны.

— Как вам понравился обед, мистер Флинт? — послышалось снизу сладким женским голосом.

— Пока не просрался! — мрачно откликнулся Флинт, и уполз к себе в комнату.

— Агнесс? — раздалось из-за стены голосом пожилой леди таким манером, как если бы эта леди постоянно держала губы сложенными для слова «сюита». — Агнесс, где ты? Агнесс!

Джейк выскочил в коридор и высунулся в окно.

Окно выходило во двор: сарай, где располагался теперь катафалк, конюшня, где жил теперь Злыдень, на веревках сушилось белье.

Д.Э. полюбовался облаками и присвистнул — задумчиво и где-то даже философски, как если бы сделал про себя некое умозаключение. Простыни заколыхались. В одну сторону выскочила мисс Будлл из третьего номера, в другую — запутался М.Р. Маллоу.

— Иду, бабушка! — невинным тоном крикнула мисс Буддл и побежала по лестнице.

Мисс Буддл, барышня возвышенных чувств, была белокура. Высокая, тонкая, немножко сутулая, с нежно-голубыми, как каемка на чайном блюдце, глазами, нежными веснушками на вздернутом носе и еще более нежным голосом. Весной ей, кажется, сравнялось двадцать три. Каждую пятницу, субботу и воскресенье, ровно в пять часов бабушка с внучкой наряжались, брали друг дружку под руку, и отправлялись на прогулку. Они прогуливались по главной улице, здоровались с прохожими, останавливались у прилавков аптеки: здесь у нас местное высшее общество; торговца певчими птицами — здесь любимое место наших дам; у лавочников: один торгует одеждой, второй — бакалеей (бакалейщик, кажется, рассматривается как рак на безрыбье, поэтому с ним здороваются чуть теплее). Потом еще был мясник — очень хороший человек, но не партия. Потом молочник и зеленщик — этих в качестве таковой даже не рассматривали.

М.Р. Маллоу преподавал мисс Буддл французский, чистописание и манеры. Дважды в неделю. Д.Э. Саммерс похищал газеты из уборной. Ежедневно.

Внизу хлопнула дверь, М.Р. взбежал по ступенькам, таким крутым, что о верхнюю задеваешь носом, ворвался в комнату. Вынул из петлицы и швырнул на стол идиотский букет фиалок — в точности такие росли в ящиках под окном третьего номера, соединявшегося с номером компаньонов террасой.

— Ушли, — сказал М.Р., проводив взглядом дам на улице. — Пятница, сэр. Пора и нам вращаться в обществе. Авось найдется что-нибудь подходящее.

— Начнешь спрашивать в лавках, — отозвался Д.Э., созерцая потолок, — сразу потеряешь фасон. И сам уныл станешь, как попрут раза три, и все будут знать, что ты созрел для сезонного сбора вишен.

Он застегнул пиджак — до самого верха, чтобы прикрыть свой не принятый в обществе жилет, посомневался на выцветший цилиндр с линялыми пятнами над ушами, надел его тоже, и двое джентльменов отправились на поиски. Д.Э. хотелось обедать каждый день, но при этом он наотрез отказывался идти служить на почту. М.Р. хотелось найти что-нибудь, что позволило бы перестать заниматься преподаванием (хотя надо признать, что репетировал он, прямо скажем, без отвращения). Оба компаньона отчаянно продолжали искать черную кошку в темной комнате: дело по душе.

На крыльце обнаружился абсолютно пьяный Козебродски. Козебродски, с миской клейстера в руках, приклеивал на стекло своего второго номера картонную табличку с кривыми буквами: «Фотоателье». Рядом с фотографом, уткнув руки в тощие бока, стояла миссис Гейзер — хозяйка пансиона «Чертополох». Пансион — громкое слово для меблирашек, три бакса в неделю, но общий обеденный стол на первом этаже давал хозяйке такое право.

— Полюбуйтесь! — миссис Гейзер дернула индюшачьим подбородком в сторону фотографа, — только проспался, и уже в каком состоянии!

— Козебродски настоящий профессионал, — бубнил тот. — А настоящий профессионал работает в любом состоянии!