следующего захода солнца. Они рассказали мне о некоторых любопытных подробностях, касавшихся обычаев и верований народа Азомбеи. По их словам, народом этим правила женщина, которую считали живой наместницей богини Ванары, и ей оказывались соответствующие божественные почести. Насколько я смог понять, Ванара была богиней любви и деторождения, чем-то напоминая римскую Венеру и карфагенскую Танит. Даже тогда меня удивило некоторое этимологическое сходство ее имени с именем Венеры – сходство, о котором мне вскоре предстояло многое узнать. Как мне рассказали, поклонение ей сопровождалось настолько разнузданными и дикими обрядами, что те приводили в трепет даже живущих по соседству дикарей, которые и сами предавались низменным практикам, способным вызвать священный ужас у любого правоверного мусульманина. Кроме того, азомбейцев считали отъявленными колдунами, а их шаманов боялись по всей Адамаве.

Хоть я и убеждал себя, что эти слухи весьма преувеличенны, а может быть, и вовсе лишь сказки, они тем не менее возбудили мое любопытство. Мне доводилось видеть некоторые негритянские религиозные обряды, и я вполне мог поверить в рассказы о разнузданных оргиях. Размышляя об услышанном, я долго не мог заснуть, а когда наконец сумел забыться тревожным сном, меня всю ночь мучили беспокойные видения.

Проснувшись незадолго до рассвета, когда красный рог ущербной луны уже опускался за верхушки пальм на западе, и полусонно оглядевшись вокруг, я обнаружил, что остался один. Гребцы и их лодки исчезли, хотя мне оставили мое имущество и часть провизии, проявив удивительную честность, если учесть все обстоятельства. Судя по всему, опасения фула оказались искренними, и благоразумие пересилило их жажду наживы.

Несколько встревоженный перспективой продолжать путь в одиночку – если продолжать его вообще – и без каких-либо транспортных средств, я нерешительно стоял на берегу реки, пока не начало светать. Мысль о том, что придется возвращаться, мне не нравилась, и, сочтя маловероятным, что мне может угрожать серьезная опасность от рук туземцев в регионе, управляемом немцами, я в конце концов решил двинуться дальше и попытаться нанять носильщиков или лодочников на территории азомбейцев. Бо́льшую часть вещей мне пришлось бы оставить у реки и вернуться за ними позже, надеясь, что их никто не тронет.

Едва я принял решение, как за моей спиной послышался тихий шелест травы. Обернувшись, я понял, что больше не один, хотя явились вовсе не фула, как мне на мгновение почудилось. Передо мной стояли две негритянки, одетые немногим больше чем в легкий янтарный свет утреннего солнца. Обе они были высокого роста и пропорционального телосложения, но та, что шла впереди, изумила и потрясла меня, и вовсе не из-за внезапности своего появления.

Ее появление поразило бы меня в любом месте, в любое время. Несмотря на черную бархатную кожу с проблесками бронзы, всеми своими чертами и пропорциями она походила на античную Венеру. Даже у белых женщин мне редко приходилось встречать столь правильные и совершенные черты. Застыв передо мной, она напоминала статую жительницы Рима или Помпей, изваянную из черного мрамора скульптором времен упадка Римской империи. Ее серьезный взгляд был полон загадочной чувственности и таинственного самообладания в союзе с великой безмятежностью. Густые волосы были уложены кольцом на затылке, прикрывая изящную шею. Между ее грудями висели на цепочке из кованого серебра несколько ярко-красных гранатов, покрытых грубой резьбой, подробностей которой я тогда не заметил. Взглянув мне прямо в глаза, она улыбнулась с наивным восторгом и озорством, видимо почувствовав мое замешательство, и улыбка эта пленила меня навек.

Вторая женщина принадлежала к негроидному типу, хотя тоже показалась мне по-своему привлекательной. Судя по ее поведению и манерам, она находилась в подчинении у первой – вероятно, рабыня или служанка. Единственное подобие одежды на обеих составляли небольшие квадратные куски ткани, свисавшие спереди с пояса из пальмовых волокон, но у первой ткань была тоньше, и ее украшала бахрома из шелковых кисточек.

Повернувшись к своей спутнице, первая женщина произнесла несколько слов на каком-то сладкозвучном, текучем наречии, и та ответила ей столь же мелодичным и мягким голосом. Несколько раз повторилось слово «арумани», сопровождавшееся взглядами на меня, и я предположил, что стал главной темой их разговора. Я не понимал их языка, не имевшего ничего общего с языком фула и отличавшегося от языка любого племени, которые я до сих пор встречал в Адамаве, но часть его вокабул дразнила меня смутным ощущением чего-то знакомого, хотя тогда я не мог определить, на чем основывалось это чувство.

Я обратился к двум женщинам на своем скудном языке фула, спросив, не из племени ли они азомбейцев. Улыбнувшись, они кивнули, услышав знакомое слово, и знаками велели мне следовать за ними.

Солнце уже поднялось над горизонтом, заливая лес восхитительным золотым сиянием. Женщины повели меня вдаль от берега, по тропинке, извивавшейся среди гигантских баобабов. Они с грациозным изяществом шагали передо мной, и первая то и дело оглядывалась через плечо, любезно улыбаясь изогнутыми полными губами и деликатно, почти кокетливо опуская веки. Я шел следом, охваченный прежде незнакомыми мне чувствами, в которых смешались первые пульсации нарастающего жара, разжигаемого незнакомым утонченным любопытством, и подобное опиумным грезам, восторженное очарование Цирцеи – словно древняя притягательность Африки вдруг воплотилась в человеческом облике.

Лес начал редеть, сменившись возделанными полями, а затем мы вошли в большую деревню из глиняных хижин. Показав на них, мои черные проводницы произнесли одно слово: «Азомбея», – как я узнал позже, это имя носили и главное селение, и сама местность.

Здесь было полно негров, и многие, как мужского, так и женского пола, отличались четко прослеживающимся типом внешности, необъяснимо напоминающим тот же классический облик, что и у двух встреченных мною женщин. Цвет их кожи варьировался от черного, как эбеновое дерево, до знойного оттенка потускневшей меди. Они сразу же столпились вокруг нас, с дружелюбным любопытством разглядывая меня и выказывая знаки почтения и благоговения моей похожей на Венеру спутнице. Очевидно, она занимала среди них высокое положение, и я в очередной раз подумал, не она ли та самая женщина, о которой говорили фула, – правительница Азомбеи и живая наместница богини Ванары.

Я попытался заговорить с туземцами, но меня никто не понимал, пока не явился лысый старик со спутанной седой бородой, который поприветствовал меня на ломаном английском. Как я понял, в юности он путешествовал до самой Нигерии, чему и был обязан своими лингвистическими познаниями. Больше никто из племени не бывал за пределами своей территории дальше нескольких миль. Видимо, они мало общались с посторонними, как с неграми, так и с белыми.

Старик оказался приветлив, словоохотлив и радовался возможности похвалиться