Травы решеткой, склонившийся шаман, прикосновение чего-то липкого к губам, чего-то, что заставили проглотить или вдохнуть. Ужас, холодным потом стекающий по позвоночнику. Нет, это несправедливо…

Сонечка уже не плачет, дышит тяжело, трет глаза, а на шее и вправду пятно, и на левом запястье, на тыльной стороне.

– Знаете, почему комиссар нас только допрашивает? – продолжил Сергей. – Он сам родом отсюда, он знает правду, он просто тянет время, ждет, когда мы сами умрем… он в деле. А вы – старый тупица!

Сергей тряхнул головой, зарычал и, вскочив, заявил:

– Я так умирать не хочу! Я не буду… Соня, Соня!

– Я тут.

– Руку дай! Идем.

– Куда? Сергей, нам нельзя выходить… там охрана… Сергей, отпусти меня!

– Стой, стрелять буду! Стой!

– Да пошел ты!

Громкий хлопок, еще один, Сонечкин визг и снова выстрел. Иван Алексеевич закрыл ладонями уши и заплакал. Нет, не этого он добивался. Он лишь хотел исправить то, что натворил.

Сердце сковало болью, перед глазами потемнело. Иван Алексеевич лег на пол, подтянул ноги к груди, обнял себя за колени и, закрыв глаза, умер.

Могилу устроили в одном из раскопов. Кусок холста на дно, короткая молитва, торопливо, шепотом прочитанная одним из конвойных, и серая сухая земля поверх тел. Никто не задался вопросом, почему благообразного профессора, помершего – вот же совпадение – в один день с расстрелянными, хоронили отдельно и почему, прежде чем велеть закапывать, товарищ комиссар самолично прыгнул в раскоп и долго возился, то ли пиджак покойнику поправляя, то ли обыскивая напоследок. Подобными вопросами люди предпочитали не задаваться – себе дороже выйдет, но догадайся кто в тот вечер разрыть могилу, удивился бы, увидев, что в одной руке мертвец сжимает золотую фигурку, а в другой – белый конверт.

Тем же вечером приказом комиссара лагерь был свернут, дело закрыто за смертью подозреваемых, а спустя сутки над погребением мерно, гулко, вызывая дрожь самой земли, застучал в руках старого шамана бубен.

На ночь я решил остаться в доме, благо гостевых комнат здесь с избытком. Доставшаяся мне располагалась на третьем этаже, дверь выходила в общий коридор, который скатывался к лестнице, объединявшей все три этажа. Сама комната просторна и светла: нейтрального рисунка обои, двуспальная кровать под тяжелым индийским покрывалом, шкаф, письменный стол у окна, пара кресел с обивкой в тон обоям, мягкий ковер. Похоже на гостиничный номер, и букет свежесрезанных астр в вазе-кувшине лишь усиливал впечатление.

Надо будет Ленчику таки звякнуть, пусть вещи привезет, а заодно поможет разобраться с этим зоопарком.

Стук в дверь в очередной раз нарушил планы.

– Яков Павлович? Разрешите?

Ильве. Рыжая лисица Ильве.

– Я зашла узнать, может быть, вам что-нибудь надо? – Она прошлась по комнате, остановилась у окна, повернулась вполоборота, так, чтобы продемонстрировать и нежный профиль, и линию шеи, плавно переходящую в линию груди, и узенькую полоску смуглой кожи животика. Отработанные движение, испытанные методы. Кто бы знал, как оно мне надоело.

– Нет, спасибо, ничего.

– Уверены? Яков… вы ведь не будете возражать, если мы перейдем на «ты»? И отчество вам не идет, старит…

– Ильве, что вам надо?

– Мне? – деланое удивление, призванное прикрыть недовольство резкостью вопроса.

– Вам, Ильве, вам. Вы ведь пришли вовсе не за тем, чтобы проявить заботу.

– Ну почему? Вдруг я заботливая… и гостеприимная.

– Вдруг. Вполне возможно. Не отрицаю. И искренне благодарен. Но вот что касается остального, то да, вы получите всю информацию в полном объеме, но по окончании расследования, понятно? Вы – имею в виду всех пятерых. Пять одинаковых досье с идентичным до последней буквы содержимым. Что станете делать, как поступите дальше – меня не касается, но пока, Ильве, самое лучшее, что вы можете сделать, – не мешать.

– Неужели? – Она не разозлилась, скорее удивилась, отступила на шаг, потянулась по-кошачьи, край свитерка поднялся чуть выше. – А если я не хочу потом? Если я сейчас хочу? Я любопытная.

– Сочувствую.

– Принципы? – изучающий взгляд, в котором видится то ли удивление, то ли брезгливость. – Неужели у кого-то в этом мире еще сохранились принципы?

– Скорее опыт. Чем меньше людей участвуют в деле, тем больше шансов его завершить.

Несколько секунд молчания, затянувшаяся пауза, намек, что есть еще возможность исправить ситуацию, последний шанс грешнику раскаяться и сдаться на милость победительницы. Только как-то не тянуло меня сегодня на милости. Устал, и поясницу ломит, а еще на ужине присутствовать. Предчувствую, будет еще то представление.

– Ну, как хотите… все же, если что нужно, обращайтесь, помогу, сугубо из врожденного человеколюбия.

Громко хлопнула дверь, наступила тишина. Воздух сохранил тонкий медвяный аромат духов, который и после ее ухода казался неким намеком. Человеколюбие… давно я в человеколюбие не верю.

– А прикольная тетка… нет, в самом деле. Ты говорила, монстр, я и ожидал монстра, а она ничего. Умная. С ходу просекла, что не случайно у банка нарисовался…

Витенька лежал на кровати. Ногу за ногу закинул, на живот поставил тарелку с виноградом, ел, отщипывая от грозди по одной ягодке. Красиво ел. Он вообще очень красивый, поэтому меня к нему и тянет. Правильно мама говорила, что подобное к подобному.

– Сначала вообще думал, пошлет подальше, а нет, не послала, даже до дому добросила, на слово поверила, что твой знакомый.

– Дура потому что. И толстая.

– Лизок, не злись, нормальная она. Доверчивая только, а что некрасивая, так не всем же мордой торговать, верно?

Витенька к неудаче с Дусей отнесся с пугающим равнодушием, он с самого начала не верил плану. Господи, знал бы он, сколько душевных сил стоило себя уговорить! Нет, не в ревности дело, не в ханжестве, просто… просто Дуся – уродина, и даже после разговоров с нею надолго остается гадостное ощущение. А Витеньку с нею в постель…

– В общем, облом, – заключил Витенька. Подбросив виноградинку, он попытался поймать ее ртом, но та плюхнулась на подушку и закатилась в складки покрывала. Дурной знак.

Не думать о знаках. Не опускаться. Если не получается, нужно попробовать еще раз, в конце концов, Дуся – просто глупое, зашоренное, некрасивое существо, для профи охмурить такое – раз плюнуть.

– Вить, Витюш, ну ты постарайся, ну представь, что это я, а не она…

– Лизок, солнце мое, ты вообще, кроме себя, людей замечаешь? – Витенька пульнул виноградиной в зеркало. – Да не хочу я от нее ничего! Понимаешь, просто не хочу! Ну завещали, значит, имели право. Ну ты же тоже не с голым задом осталась, верно? Вот и все. Чего кипишить? Я попробовал, не получилось. Вопрос закрыт.