– Бедная Мария совсем одна. – Инес грустно покачала головой, в юности она напоминала лесную нимфу, теперь походила на Пречистую, как ее рисовал великий Васкес. – Мне было легче. Господь даровал мне Карлоса, и у меня остались мама с отцом и ты.

– Вернее, то, что от меня осталось!

Сестра слишком много говорит. Она не знает Коломбо, а импарсиал[11]не имеет ни права, ни возможности рассказать про белокрылого красавца правду. Оставалось прерывать опасные откровения на полуслове. Другая бы обижалась, но Инья прощала близким все и улыбалась. Улыбнулась она и сейчас.

– От тебя осталось главное. Стать инкверентом[12]трудней, чем полковником, а ведь ты… Ты все еще младше Карлоса. На два года, но младше.

– А на сколько брат Хуан старше Хайме де Реваля? – в свою очередь улыбнулся Хайме. – Но ты права, служить Господу и ее величеству можно не только шпагой.

Завтра кардинал-инкверент Торрихос услышит, что брат Хуан горд своей службой и ни о чем не сожалеет, вернее, не услышит ничего: Коломбо доносит лишь о прегрешениях, к коим верность тиаре и короне не относятся.

– Мы так за тебя боялись.

Инес не смотрела на окно. Для нее фидусьяр[13]был не более чем знаком святости и служения Господу. Коломбо же полагал «вдову де Ригаско» глупой, как и положено женщине, хоть и отдавал должное ее добродетели. Когда сестра отказывала очередному жениху, голубь удовлетворенно махал крыльями, но стоило Инье обзавестись следующим воздыхателем, и Коломбо принимался клеймить женское непостоянство и зов плоти. Большего негодования удостаивались лишь упорствующие в своих заблуждениях суадиты и голубки, спаривавшиеся с грязными сизарями прямо на крышах.

– О чем ты думаешь? – Голос Иньи разбил тишину, словно ледок треснул.

– Так, ни о чем.

Он и в самом деле не думает, просто смотрит и дышит. Иногда это наслаждение.

– Ты думаешь о делах, – уверенно объявила Инья. – Зря я тебе напомнила о Хенилье. Скоро два года прошло, а все равно не верится.

– Лоасские шпионы охотились за стариком не один год, – напомнил Хайме, – но в мирное время дон Гонсало был осторожен. Не то что на войне.

– И все-таки его убили, – с каким-то удивлением произнесла герцогиня, – никто ничего не смог сделать.

– На все воля Господа, – торопливо ввернул Хайме, припоминая чеканный профиль погибшего полководца. Схватка с рвущимися к монастырю хаммерианами словно бы разбудила Хенилью, превратив начальника провинциального гарнизона в нового Адалида. Блистательный взлет и такая несправедливая смерть! И такая несвоевременная. Инес права, убийца, хоть и озаботился оставить кровавую роспись, оказался короне не по зубам.

«Это сделал дон Диего де Муэна…» Намек? Или ложный след, и никакого дона Диего в природе не существует, а Хенилью прикончил кто-то из недовольных возвышением «этого плебея» грандов?

– Хайме, кто такой дон Диего? – Соображай Коломбо не хуже Иньиты, стало бы весело. – Он в самом деле из Муэны?

– Скорее лоассец. Инес, убийство дона Гонсало расследует Протекта[14]. Святая Импарция может лишь предполагать участие в нем еретиков.

– Ересь есть корень всех зол, – раздавшийся в мозгу высокий чистый голос был привычным, как хлеб и боль, – ересь и похоть. Хенилья был добрым мундиалитом и мечом карающим для мерзостных хаммериан и отринувших спасение суадитов.

– Тебе плохо? – В глазах сестры страх сплетался с сочувствием. – В этом году такая жаркая весна… У тебя все лекарства с собой?

– Господь не допустит приступа. – Слова были сказаны сестре, но предназначались разболтавшемуся фидусьяру. – Особенно в твоем доме. А сеньор Хенилья мешал многим, но личных врагов у него не было. Только враги веры и Онсии.

– Суадиты, – стоял на своем Коломбо, – и синаиты. Лицемеры, преклонившие колена пред Святым Распятием, но отправляющие тайно свои мерзкие обряды.

– Есть тайны, известные лишь посвященным! – Инкверент внимательно посмотрел сначала на белую птицу, затем на сестру. Инья не поняла, Коломбо нахохлился. Вспомнил, что вести мысленные беседы в присутствии непричастных профанов[15]запрещено.

– И все равно тебе лучше прилечь. До ужина. В чем дело, Гьомар?

– Ох, сеньорита… Прибыл посыльный. Сеньора Хайме вызывает Супериора[16]. Срочно.

2

Брат ушел. В окно Инес видела, как конные носилки с зеленым крестом пересекают безлюдную площадь и исчезают в ущелье улицы Велльор. Солнечный зайчик спрыгнул с кирасы альгвазила, махнула хвостом лошадь, и раскаленная площадь вновь пуста – нищие и те перебрались поближе к площади Сан-Пабло. Приходящие на свершение Акта Веры купцы и вельможи не скупятся на милостыню, но герцогиня де Ригаско редко выходит из дома и еще реже принимает гостей.

За без малого семнадцать лет к ее затворничеству привыкли. Королева Хуана ставит вдову Льва Альконьи в пример своим дамам, а великий Фарагуандо время от времени удостаивает беседы. Все уверены, что Инес де Ригаско дождется женитьбы сына и удалится к Пречистой оплакивать свою потерю. Откуда чужим знать, что горе давно ушло, осталась лишь грусть. Их с Карлосом любовь оказалась даже не сказкой – песней, а песни так коротки… Лицо, улыбка, голос мужа истаяли, став призрачней сна с белыми цветами, на которые она так и не ступила. Тысячи белых цветов и один, красный, на плече Карлоса. Предзнаменованием смерти.

– Бедный дон Хайме. – Выплывшая из коридора Гьомар укоризненно покачала головой. – Он так и не попробовал вина из Реваля. А камбала! Как раз такая, как он любит…