— Там будет видно, — говорит мама, чтобы я замолчала.

С яйцом во рту или без яйца, она все равно хочет, чтобы я не разговаривала. Ничего, когда мы приедем, я своего добьюсь. Одна из кузин наверняка захочет спать с моими сестрами в доме. Вот мы и поменяемся.

— Жоржетта? Ты сходила в туалет?

— Да. И руки помыла, и лицо.

— Сибилла, сходи в туалет, помой руки, сейчас поедем.

Я только-только успела заморить червячка и пошептаться с кузиной, а все уже садятся в машины…

Сходи в туалет… Как будто можно сходить по заказу, когда больше не хочется… Но мама боится, что наша букашка опять будет всех задерживать. Мы и так плетемся в хвосте, не хватало еще всем из-за нас останавливаться.

Коринну мама ни о чем не спрашивает. Коринна уж точно сходила в туалет. И руки помыла, и уложила челку мостиком.

Ладно уж, попробую…

Когда я возвращаюсь, они все еще спорят.

— Езжай рядом со мной. Держись меня и ничего не бойся. А то так и будем ползти на скорости восемьдесят километров до Фродзиноне!

Крестный сердится.

Мама собирает пустые судки, складывает их в синюю сумку-холодильник.

За нами поедет дедушка. Маме даже думать ни о чем не надо.

— Ты только не забивай себе голову, и все будет путем, — говорит ей крестный перед тем, как сесть в свою машину.

Мама закрывает багажник.

Мы садимся в малолитражку. Наша букашка — позор семьи. Мама вздыхает. Хлопает дверцей. Аккуратно натягивает ремень безопасности, пристегивается. Берется за руль — на часах одиннадцать десять. Она готова к новому рывку.

Наш караван трогается.

Мама неотрывно смотрит на складной трейлер за машиной крестного.

Вот уже час в букашке все молчат.

— Он нас всех отправит на тот свет, — цедит сквозь зубы мама.

Машину заносит в сторону. Мамины руки крутят руль. Мы с Жоржеттой на заднем сиденье хватаемся за ручки.

Несмотря на инструкции крестного, букашка замедляет ход. Дедушка тут же сигналит сзади фарами. Мама как натянутая струна. Коринна, сидя рядом, ловит каждое ее движение. Как будто сама ведет машину.

Мама не захотела ехать через туннель под Монбланом. Крестный с ней согласился: так долго в туннеле с включенными фарами — это тяжелый случай. Мы поедем через перевал Мон-Сени.

— На итальянской стороне надо быть еще осторожнее. Они же чистые мартышки за рулем, — сказала мама, когда мы подъезжали к горе.

Она объяснила нам, что итальянцы совершенно не считаются с правилами дорожного движения. Жмут себе на педаль и катят на красный свет, да еще и гудят при этом!

Коринне все больше не по себе. А мне — нет, я знаю, что крестный не даст в обиду нашу машинку. Он отлично водит, и сам вырулит, и нас прикроет в случае чего.

Сколько же поворотов на Мон-Сени! Вираж за виражом, настоящий серпантин.

Раз или два мама сказала:

— Ох, слетим мы…

Она боится, что машина сорвется в пропасть. Мы едем тихо-тихо, пианиссимо.

— Chi va piano va sano. Chi va sani va lontano,[10]— успокаивает себя мама, когда мы в очередной раз отстаем.

Мы едем так «пиано»-«пиано», что крестный включает две оранжевые мигалки.

— Что это? — спрашиваю я маму.

— Аварийные огни.

Наша мама — не трусиха. Уж если крестный включил аварийные огни — значит, дорога и вправду опасная! У людей мозгов нет, мама права: нас то и дело норовят обогнать на каждом малюсеньком прямом отрезке.

Вот какая-то машина идет на обгон «на всех парах».

— Психи, да и только, — вздыхает мама.

Коринна время от времени оборачивается: дает нам понять, что положение самое что ни на есть опасное. Жоржетта смотрит на дорогу. Ну, когда мы попадем в аварию?

— Опять подрезали!

Маме кажется, будто ее режут, так она напряжена.

А я смотрю на тележку. Никак не могу представить, что из нее выйдет домик на колесах.

Мама резко тормозит, когда нас обгоняет грузовик. Нас с Жоржеттой бросает на спинки передних сидений. Колеса грузовика подняли столько пыли, что ничего не видно. Лязг, скрежет металла. Нашу машину отбросило на несколько метров.

— А, черт!

Мама кричит, стоя жмет на тормоз.

Мотор глохнет.

Когда оседает пыль, мы видим: реакция у мамы что надо. Наша машина стоит в нескольких сантиметрах от пропасти. Еще чуть-чуть — и «здесь бы все и закончилось». Мама высаживает нас из машины. Она дрожит от страха. Дедушка тоже.

— Стукнул тебя! — тычет он пальцем в помятое букашкино крыло.

Из своей машины молнией вылетает дядя. Показывает на грузовик, который даже не остановился.

— Вон тот полуприцеп. Ну-ка вылезайте!

Крестная и ее дети мигом выскакивают, как будто пожар. Грузовик едет тихонько. Он слишком широкий для горной дороги. Мы все смотрим на него — он сейчас прямо под нами. Дядя отцепляет складной трейлер, обегает вокруг машины, садится, хлопает дверцей. И рвет с места. Пыль поднялась, как только что от грузовика. Он гонится за этим полуприцепом. Мой крестный вышел из себя — я это отсюда вижу Вот он обгоняет грузовик. Тормозит так резко, что мама с бабушкой визжат. Они подумали, что грузовик задавил крестного.

Крестный машет руками водителю полуприцепа. Водитель не открывает дверцу, но крестному это пара пустяков. Вскочив на ступеньку, он с силой дергает дверцу грузовика на себя. Одним рывком выволакивает из кабины водителя. Дает ему пинка ногой под зад: мол, будешь знать. Крестная взвизгивает и бежит вниз по дороге.

— Он убьет его! — кричит она на бегу.

Крестный держит водителя за ухо. Тычет его носом в золотые крошки — это краска с маминой малолитражки. Тот понимает, что оплошал. Крестная подбегает к ним одновременно с воем сирены.

— Carabineri, — говорит бабушка дедушке, а он повторяет это маме.

«Плохо дело», — написано на лицах бабушки и дедушки.

Карабинеры — это итальянская полиция, понимаю я, когда еще одна машина с сиреной тормозит возле нас. Все начинают говорить по-итальянски. Я никогда не слышала, чтобы дедушка говорил так быстро с незнакомым человеком, но тот его понимает. Бабушка говорит еще быстрее. И полицейские все понимают! Мало того! Они обращаются к маме, и она им отвечает! Они пошли на то самое место, где грузовик стукнул нашу машину! Значит, карабинеры отлично понимают моего дедушку, и мою бабушку, и мою маму. Итальянский их родной язык! До меня это только сейчас дошло. Здесь их родина, да-да! Я это и раньше знала, но теперь другое дело. Я смотрю на дедулю: он итальянец. И моя бабуля — итальянка. И моя мама — вылитая итальянка. Вот почему у нее такие пышные черные волосы. Вот почему она никогда не обгорает на солнце.