Уилт сунул Брэйнтри в руки бинокль и указал на окошко мансарды.

– Не вижу ничего, – через минуту сказал Брэйнтри, – жалюзи мешают.

– Поверь мне на слово, он действительно носит парик. Спрашивается, зачем?

– Лысый, наверное. А иначе зачем?

– Если б лысый, я б не спрашивал. Но дело в том, что у этого Латина на голове отличная шевелюра, а парик все равно носит и снимает только у нее.

– Какого цвета?

– Черный такой, лохматый. А под ним – самый что ни на есть блондин. Согласись, это загадочно.

– А попробуй спросить саму Ирмгард. Может, она просто балдеет от блондинов в черных париках…

Уилт покачал головой:

– Нельзя. Во– первых, она уходит из дому намного раньше, чем я просыпаюсь; во-вторых, чувство самосохранения мне подсказывает: любое сексуальное возбуждение будет иметь для меня ужасные, а может, даже и необратимые последствия. Пока лучше держаться подальше.

Очень мудро! – похвалил Брэйнтри. – Страшно подумать, что устроила бы Ева, узнай она о твоей пламенной любви к квартиранточке.

– Действительно страшно. Особенно если вспомнить ее реакцию на более безобидные вещи.

– Что передать факультетским? – спросил Брэйнтри.

– Ну, просто скажи, я вольюсь в общественное русло – выражение-то какое, – лишь только когда смогу сидеть не чувствуя, что подо мной раскаленная плита.

– Они тебя не поймут.

– И не надо. Попадая в такие переплеты, я твердо усвоил: правде все равно никто не поверит. Куда безопаснее в этом дрянном мире врать, врать и еще раз врать. Скажи им, у меня вирус. Это понятие растяжимое. Никто ничего не поймет, но все будут удовлетворены.

Брэйнтри пошел обратно в дом, оставив Уилта наедине с тяжкими раздумьями о правде и лжи. В этом безбожном, лживом, жестоком и запутанном мире лишь правда была его единственным путеводителем и единственным оружием. Но, как видно из последних событий, оружие это оказалось обоюдоострым и почему-то все чаще, к удовольствию окружающих, обращалось против самого Уилта. Правду, конечно, лучше приберечь для себя. Хотя это в принципе и бессмысленно, но все же помогает достичь некоторого морального равновесия. И много быстрее, чем Евино копание в саду с той же целью. Придя к таким выводам, Уилт решительно осудил Евину озабоченность глобальными проблемами и СРАК., а затем попробовал взглянуть на все это другими глазами. Получилось, что он живет себе спокойненько и в ус не дует, в то время как где-то существует мир, в котором царят только голод и нужда. Может, Ева делает это просто так, для очистки совести? Но чистая совесть – это тоже немало, заодно и дочерям добрый пример подает, которого они от папы вовек бы не дождались. Но должна же где-то быть золотая середина? Надо же как-то более благоразумно сочетать дом и семью с заботами о миллионах голодающих. Только как, черт возьми? Уж конечно, бредовые догмы придурка Билджера здесь никак не помогут. Вот Джон и Берта Най пытаются улучшить несовершенный мир, а не разрушить его. А ты, Генри Уилт, что сделал? Ничего! Сидишь тут, хлещешь пиво, думаешь, какой ты несчастненький, и подглядываешь за бабой, как школяр паршивый. И тогда он, словно решив доказать себе, что все-таки способен хоть на что-то, вышел из беседки в своем нелепом наряде и открыто направился к дому. Там Уилт обнаружил, что заседание комитета уже давно кончилось, а Ева укладывает девчонок спать. Когда она спустилась вниз, Уилт сидел на кухне за столом и нанизывал на ниточку фасоль.

– Удивительное рядом! – прокомментировала она. – Столько лет бездельничал и вдруг – на тебе: сидишь и вроде как помогаешь мне по хозяйству. Ты, случаем, не заболел? С тобой все в порядке?

– Было в порядке, пока ты молчала.

– Нет, сиди, не уходи. Мне надо поговорить с тобой.

– О чем? – поинтересовался Уилт, задержавшись в дверях.

– О том! – И Ева многозначительно посмотрела на потолок.

– О чем «о том»? – не понял Уилт.

– Сам знаешь о чем, – повторила Ева.

– Ничего не знаю и знать не хочу. Скажи по-человечески, в чем дело. Если ты предлагаешь, чтоб мы с тобой того-самого… то я просто физически на это неспособен.

– Я не про нас, а про них.

– Про них?

– Про мисс Мюллер и ее ухажеров.

– Ах, про них. – Уилт подсел к столу. – Ну и что с ними?

– Ты, наверное, уже слышал, – сказала Ева.

– Что слышал?

– Ну знаешь же! Как с тобой трудно говорить.

– Да, особенно если говорить на языке Винни-Пуха. Хочешь узнать, догадываюсь ли я, что они иногда сношаются, так и спроси.

– Я беспокоюсь о наших детях. Думаю, им не очень полезно находиться в доме, где очень часто делают то, о чем ты только что сказал.

– Если б я и ты не делали «то, о чем я сказал», их бы здесь и в помине не было. И вообще это только твои друзья-приятели умеют выражаться при детях так, что даже Джозефина не может понять. Хотя обычно она все выдает открытым текстом…

– Генри! – предостерегла Ева.

– Я тебе точно говорю. Причем очень часто. Вот, например, вчера послала Пенелопу на…

– Замолчи! – перебила Ева.

– Я-то замолчу, – сказал Уилт, – а она? Нынешнее поколение взрослеет быстрее нас. Когда мой папа мастерил и случайно попадал молотком по пальцу, он говорил: «Твою мать!» Мне было уже десять лет, а я все думал, папа действительно имеет в виду молотковую маму. А теперь это самое любимое выражение у…

– Не важно у кого… – перебила Ева. – А лексикон твоего папаши оставляет желать лучшего.

– Ты своего вспомни! Я диву даюсь, как твоя мамаша докатилась до того, что…

– Генри Уилт! Оставь моих родителей в покое. Лучше скажи, как нам поступить с мисс Мюллер.

– При чем здесь я? Ты же ее сюда зазвала. Со мной даже не посоветовалась, хотя мне эта баба здесь естественно на фиг не нужна. Потом ты выясняешь, что она какая-то международная секс-террористка; боишься, вдруг от такого соседства наши дети преждевременно начнут страдать нимфоманией, и теперь пытаешься впутать меня…

– Мне нужен твой совет, – взмолилась Ева.

– Тогда вот тебе мой совет: Скажи ей, пусть убирается к чертовой матери.

– Не так-то это просто. Она уже заплатила за месяц вперед. Деньги я еще в банк не положила, но все-таки…

– Отдай ты этой шлюхе деньги, ради Христа! И коленом под зад.

– Ну, это негостеприимно получится, – засомневалась Ева. – Она же иностранка, и так далеко от дома.

– Зато слишком близко к моему дому. Между прочим, любой из ее дружков богат, как Крез. Так что пусть чешет к ним или живет в гостинице. Отдай деньги, и пусть выметается.

С этими словами Уилт пошел в гостиную, включил телевизор и принялся ждать, пока позовут ужинать.