шевелится. Патрис приложил палец к губам, чтобы я молчала. Стало тихо, все в панике. Черт. Я подумала: «Сердечный приступ? Похоже, нет». Мы, артисты, толпимся в коридоре, все как в воду опущенные, Пикколи – в комнате Дидье, она ближе всего, ждем скорую помощь, все такие добрые и несчастные, Дидье мягкий и в то же время сильный, все в растерянности. Приехала скорая, носилки, я не решалась подойти, но мне захотелось сказать ему что-нибудь, не показывая виду, что мне страшно, спросить, хочет ли он, чтобы позвали Людивин, его жену. «Нет, нет, не тревожь ее, с какой стати? Не надо, она ведь даже не в Париже». Раненый лев, он злится на свое положение, удивлен и смущен тем, что вынужден показывать свою звериную слабость. Я пожалела, что спросила. Что тут говорить? Я бы подняла на ноги Жака, папу, Сержа, но Мишель слишком гордый, не то что я. Его подняли, он не протестовал и отправился в больницу, лежа на носилках. Я не могла смотреть, как его увозят, меня страшили воспоминания о Серже. То и дело я принималась плакать. Решительно болезнь тех, кого я люблю, повергает меня в панику, просто ужас какой-то. Мало-помалу все как-то приободрились, сплотились вокруг Шеро. Дидье, бывший у меня все время на глазах, сказал, что Мишель не мог вспомнить свой текст, а потом просто тихо упал вперед. Лоранс сказала, что у нас слишком напряженная жизнь, Дидье – что сегодня вечером Мишель был в стрессе, три переезда, его мать, отец Людивин, а за ужином Мишель сказал: «Люсьен, ты можешь устроить нам какую-нибудь поломку?» Он был очень уставший, что, признаюсь, для него совершенно необычно; потом Шеро, встряхнувшись, велел нам приходить завтра, я спросила, могу ли я остаться – на тот случай, если смогу быть полезной, привезти Мишеля, разместить его у себя, чтобы он не оставался дома один… В конце концов все остались сидеть в баре, ждать новостей из больницы. Бедный Патрис, у него отец тоже в больнице. Наконец зазвонил телефон, Мишель чувствует себя хорошо, быть может, небольшой приступ, быть может, Мишель скоро выйдет. Шеро и я предложили свои дома, но у Мишеля обостренное чувство собственного достоинства, и я знаю от Патриса, что он отвергает все, что касается болезни и старости. Если бы он только знал, какой он соблазнительный, когда устанет, трогательный и величественный, гораздо более привлекательный, чем когда бодр и весел. Ну и вечер! В общем, я увидела людей, которые вели себя выше всяких похвал. Пьер Виаль, Бернар Б., Дидье, парикмахерша, гримерша, молодежь – все были потрясены и очень великодушны. Меня поразили их достоинство и почтительность. Мишель и правда внушает такое к себе отношение. Я благодарю Бога, что он чувствует себя хорошо. Жизнь и еще раз жизнь – вот все, что у нас есть. Я подумала, что премьеру отложат: его жизнь, его здоровье прежде всего, но он не согласен, он хочет завтра продолжать. Я правда очень его люблю, я знала его уже по работе в «Fille prodigue»[83] («Блудная дочь»), но только сейчас поняла, как сильно.

* * *

17 марта

Какой грустный уик-энд! После первого представления я плакала от стыда и была очень несчастна. «Эта женщина – такая простофиля!» Я чувствовала себя поросенком, соорудившим себе домик из соломы. Пришедшая публика прыскала со смеху, и мой домик улетел. А другие поросята построили себе дома из кирпича, они приютили меня, несчастную, но несчастье никуда не делось. Потом было второе представление – потрясающее, отточенное, такое, как надо, я играла с воодушевлением, как когда-то с Депардьё. Я была так счастлива, что понравилась, Кейт присутствовала на спектакле, я была на седьмом небе. Жак меня не видел – просто потому, что я велела ему не приходить. Очень уж боялась. А вот Кейт меня не послушалась! Были мадам Миттеран и Жак Ланг[84], словом, все очень официально, потом были два страшных вечера, но все прошло хорошо, а 15-го пришли все, кого я приглашала: Серж, Жаклин, мадам Азан – и все было о’кей. Я организовала встречу с Жаком в полночь на Эйфелевой башне по случаю его дня рождения. Мне хотелось чем-то порадовать Лолу и Лу, были Маневаль и Жюльет Берто, мама Жака и Кейт. Потом я сказала Сержу и Шеро: «Присоединяйтесь к нам», но они зависли в баре, и я уехала с Жаклин и Изабель, я отвезла их на авеню Бюжо, 55, снабдив красными цветами для Мами, и помчалась на Эйфелеву башню, чтобы увидеть торт и всё, потому что было уже половина первого ночи, мы остались одни, ресторан закрывался. Я оплатила счет, и мы разъехались. Мими, Лу, Жак и я поехали домой, Лола и Ноэль отправились к себе, Кейт и Маневаль – в ночной клуб, а Жюльет Берто мы подбросили в «Трокадеро»[85]. Я уложила спать Лу, приняла снотворное, надела пижаму, а потом в дверь позвонили: на пороге стояли Шеро и две мои приятельницы из театра! Я обрадовалась, пригласила их войти; они попробовали застать нас на Эйфелевой башне, но там было закрыто, и они поехали ко мне домой. К ним вскоре присоединились Серж и Пикколи, и вот мы сидим на кухне с большой бутылкой шампанского и свиным паштетом. Было 2 часа ночи, мы болтали, смеялись, Серж был в центре внимания, все было очень хорошо, а в 3 ч. 30 мин. зазвонил телефон, мне это показалось немного странным, так поздно мне никто не звонит, я пошла выключить автоответчик, чтобы самой снять трубку. Звонила Изабель[86]: «Мами в коме, надежды никакой». Как сказать бедному Сержу, который еще смеялся на кухне над милыми шутками кардиологов? Я взяла его за руку и сказала: «Скорей, твоя мама, дела плохи, надо ехать». Бедный Серж, лицо у него исказилось. «Мама, что, уже слишком поздно, да?» Я ответила: «Нет, но надо быстро что-то делать». Мы мгновенно натянули штаны прямо на пижамы, я потащила Сержа к машине Жака, тот молча ждал нас. По дороге мы распрощались с Шеро и Пикколи, а сами помчались на авеню Бюжо. Скорая была уже там, Жак остался в машине, мы с Сержем вышли, Сержу было мучительно входить в дом, а мне было страшно смотреть, как он держится за сердце. Мами лежала в своей комнате с кислородной маской на лице, кардиоаппарат регистрировал нерегулярные удары сердца, ее мозг умер, но сердце продолжало работать. Славное сердце! Они сказали, что надежды нет. Я не могла в это поверить. Врачи раздумывали, везти ее в больницу или не везти, Жаклин и я сказали да,