Впереди на поляне стоял каменный домишко под соломенной крышей. Стены заросли мхом, краска на двери облезла, железные решетки на окнах были затянуты паутиной и плющом.

— Здесь… кто-нибудь живет? — тихо спросила я.

Я слышала, что у бродяг есть темный домишко на отшибе, где они держат пленных, чтобы потом их съесть, — такой человеческий холодильник.

— Тут никого нет, это безопасное место, — заверил Уэсли.

Но я крепко сжала пистолет, не обращая внимания на боль в руке, пока он привязывал Калигулу к столбу и доставал ведро воды из каменного колодца.

— Откуда ты знаешь? И почему уверен, что внутри никого нет?

— Больше никто не знает об этом месте.

Уэсли достал из кармана ключ и отпер входную дверь. Я осторожно последовала за ним внутрь.

Воздух в доме был холодный и неподвижный, пахло росой и влажной землей. Я стояла в маленькой гостиной, где напротив каменного камина были два плетеных стула и линялый двухместный диван в цветочек. Уэсли потянулся к восковой свече на кофейном столике. Вокруг пламени, подлетая опасно близко, кружили бурые мотыльки.

— Я разожгу камин, — сказал он. — Здесь холодно.

Оставаться ночью в лесу было страшно. Я посмотрела на окна и дверь. Выбить стекла было легко, дверь неминуемо подалась бы под ударами топора. Я все еще стискивала пистолет, словно для самоуспокоения, как ребенок — руку матери.

— Знаешь, пистолет можно положить. — Уэсли показал на мою руку. — Я тебя не обижу.

Я немного заколебалась, но все-таки положила оружие на стол.

— Знаю. Я боялась, что придут бродяги.

Уэсли задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, говорю ли я правду.

— Не придут. Обещаю.

Я села на диванчик, оглядываясь, чтобы понять, где мы. Низкий потолок пересекали балки из вишневого дерева, на полу лежал толстый овальный ковер. На окнах пыльные короткие бледно-желтые занавески, обшитые кружевом. В круге света я увидела скатерть с рисунком из розовых бутонов.

— Чей это был дом?

— Моей матери, — ответил он, подбрасывая хворост в камин.

Я ждала, что Уэсли продолжит, но вместо этого он смотрел на мои руки.

— Тебе надо промыть порезы. Я подогрею воду. Сходи на кухню, глянь в буфете, нет ли соли.

Когда я вернулась с солонкой в гостиную, оказалось, что Уэсли принес еще одно ведро воды и греет ее в котелке над огнем. По комнате плясали тени, отбрасываемые желто-красным пламенем. Было ясно, что в домике уже несколько лет никто не жил, но он все равно казался обжитым и любимым.

— Ты читал в детстве про кролика Питера? — спросила я. — Вот что это место мне напоминает — кроличью нору.

— Я рад.

Он улыбнулся. Я поняла, что впервые вижу улыбку на его лице.

— Ты совсем другой, когда улыбаешься, — тихо сказала я.

Уэсли встретился со мной взглядом и замер на мгновение, а потом посмотрел на мои окровавленные руки.

— Иди сюда.

Он показал жестом, чтобы я села на ковер перед камином.

— Будет щипать, но иначе раны не промоешь.

Насыпав соли в горячую воду, он опустился передо мной на колени, взял за запястья и медленно погрузил их в котел. У меня перехватило дыхание. Закрыв глаза, я попыталась отрешиться от боли. По чистой воде пошли кровавые разводы, и я остро осознала присутствие Уэсли, все еще стоявшего на коленях рядом со мной, его дыхание щекотало мне ухо.

Он резко поднялся.

— Оставайся здесь. Пойду посмотрю, нельзя ли добыть чего-нибудь съестного.

Через некоторое время он вернулся с несколькими банками овощного супа.

— Срок годности прошел, но, должно быть, еще ничего, — тихо сказал он, отодвинул котелок и поместил суп над огнем.

Когда тот согрелся, Уэсли налил его в две деревянные миски. Я обернула кисти импровизированными повязками, которые он нарезал из простыни, надеясь, что раны теперь чистые, и стала отхлебывать суп прямо из миски. И почти сразу силы начали возвращаться.

Уэсли подогревал очередной котелок с подсоленной водой. Когда она уже закипала, он окунул в нее полоску ткани, оторванную от простыни.

— Хорошо. А теперь ожог.

Острожными прикосновениями он очистил мою щеку теплой тканью.

— Поверить не могу, что Порция сделала это, — тихо сказал Уэсли.

Помолчав, я заговорила нарочито спокойно:

— Вы когда-то были вместе?

Уэсли печально и горько засмеялся и покачал головой.

— Мы с Порцией никогда не были вместе, Элиза, — медленно сказал он, — она моя сестра.

Я открыла рот от удивления и вдруг подумала, что у них одинаковые темно-зеленые глаза, русые волосы, высокие скулы. Я просто поверить не могла, что не заметила этого раньше.

— Но вы такие… разные.

Он снова приложил к моей щеке теплую ткань.

— В детстве мы были неразлучны. Но после смерти матери Порция изменилась.

Постепенно я начала понимать, в чем дело. Этот дом — последнее, что осталось у него от матери.

— Прости, — выговорила я.

— Порция думала, что мама нас бросила. Но это не так. Она никогда бы нас не оставила. — Выражение его лица стало жестче. — Мой отец убил ее и представил это как самоубийство.

Я заморгала, ошеломленная его откровенностью. Просто не могла представить себе, каково это — знать, что твой отец убил твою мать. Уэсли отвернулся и так сжал кулаки, что, когда посмотрел на свои ладони, увидел кровь.

— Но почему? — прошептала я, не в силах молчать.

— Она… узнала о нем кое-что.

Он стал помешивать угли кочергой. Пламя яростно взвилось.

— Я иногда возвращаюсь сюда, чтобы подумать и побыть одному. Порция здесь не бывает. Не уверен, что она вообще что-то помнит. Прости, не надо было тебе об этом рассказывать.

— Хорошо, что ты рассказал.

Я накрыла его ладонь своей. В его душе жила та же печаль, что и в моей. Такая, что находит тебя еще маленьким и остается с тобой навсегда.

— Ты кому-нибудь рассказывал? — тихо спросила я.

— Нет, даже Порции. Если бы отца посадили в тюрьму, мы бы остались одни. Я хотел пощадить ее, уберечь от боли. Но…

Он умолк, глядя в огонь.

— Прости еще раз, — сказала я, — это был ужасный выбор.

— Знаешь, что самое странное? — сказал он с горечью. — Я все еще люблю отца, хотя и знаю, что он сделал. И в то же время ненавижу его за то, кто он такой, и за то, что он сделал с Порцией.

Я ничего не сказала.