— Ну, так тем более. Идемте.

Дважды они добросовестно пытались начать совместную жизнь. Выглядело это так. Они решали, что хватит им довольствоваться несколькими часами нежности то у Альки на улице Бюдана, то у Сергея в его безалаберном и смуглом Пантене. Хватит часами нарезать круги по Парижу, коротать время в богемных посиделках. Пора съехаться, завести хоть какое-то подобие общего хозяйства и жить, поддерживая друг друга.

Оба они были влюблены. Во всяком случае, им так казалось. Или хотелось, чтоб казалось. Просто встретились два изголодавшихся по нежности человека и бросились в объятия друг другу. Ожесточившийся, подломленный алкоголем Сергей оттаял рядом с маленькой ясноглазой Алькой, жизненная энергия которой била через край. Хватало на двоих.

Альку сразу же, с первых мгновений встречи, качнуло в сторону Сергея. Он, как на грех, принадлежал к тому типу мужчин, на которых она самым роковым образом западала. Даже если с самого начала было ясно, что ничего путного из этого не получится.

Проходила совместная жизнь так.

Сначала они обитали неделю у Альки, которая по определению вынуждена была придерживаться строгого режима. Ранний подъем. Зарядка. Душ. Завтрак. Работа. Занятия языком или курсы по изучению французского искусства. Алька была настоящим трудоголиком.

Надо отдать Сергею должное: он тоже с удовольствием работал. Почти раздал долги. Набрал новые заказы. Но его жизнь, и творческий процесс в частности, шла исключительно по касательной к Алькиной жизни. То есть касание это происходило практически только в вечерние часы.

Сергей спал за полдень. Потом ехал в свою квартиру, которую использовал и как мастерскую. Работал или в ожидании вдохновения шел на Монмартр бродить среди собратьев-художников, втайне завидуя, как легко, только имитируя, в сущности, творчество, рисуют они портреты не переводящихся в любое время года туристов.

Потом он ехал к Альке. Они ужинали, чаще всего дома. Потом, лежа на ковре, смотрели телевизор, потом лежание переходило в объятия, а объятия в довольно продолжительную любовную бурю.

Потом Сергей отправлялся на посиделки к своим богемным друзьям — художникам и поэтам. Возвращался, пропахший сигаретным дымом и вином, во втором-третьем часу ночи, когда Алька уже седьмой сон видела.

На другой день все в точности повторялось. Так прошла неделя. Потом они перебрались к Сергею.

Алька ужасно страдала в настоящем бедламе из мольбертов, кистей, красок, невымытых вчерашних тарелок, вечно полных пепельниц и валяющейся повсюду одежды. Она добросовестно пыталась наводить порядок.

Сергей открывал шкаф и хватался за голову:

— Рубашки отдельно, носки отдельно! Тут пижама, тут носовые платки! Алечка, на что ты тратишь время! И вообще, вчера здесь лежала початая пачка сигарет, где она?

И прежде чем Алька успевала огорчиться, подхватывал ее под руку и тащил в мастерскую к друзьям, кутить: якобы приехал грузинский якобы князь с целым бурдюком якобы хванчкары.

После бессонной ночи, пития, разговоров за жизнь и за искусство, после очередной вылазки из окна монмартрской мансарды на покатую крышу, едва не стоившей Сергею как минимум — сломанного всего и как максимум — жизни, Алька решила, что все, хватит. Хорошего понемножку.

Она быстренько собрала манатки, вернулась в свою чистую, светлую студию с окном в сад и почувствовала, что совершенно, ну, почти совершенно, счастлива.

Сергей испугался, напился и пришел каяться. Говорил, что без Альки не может, что она у него как свет в окошке. Алька не выдержала и поинтересовалась насчет жены и дочки. Тогда он, пьяно всхлипнув, спросил, ну зачем она с ним так. И ушел, хлопнув дверью так, что соседи повыскакивали из квартир.

Через день, в канун Рождества, явился трезвый, чистый, с букетом роз, признаниями в любви. Не простить было невозможно. Часть дня они провели в постели. Потом Сергей сказал, что хочет сделать ей сюрприз, и велел поскорее и понаряднее одеваться.

С туалетами у Альки, по причине ограниченности средств, было негусто. Старые, еще московские, давно рассосались как-то сами собой. Да, в общем, на вещах она не зацикливалась. Знала, что иногда и выражение глаз может сделать погоду.

Алька уложила волосы в высокую прическу, надела «маленькое черное платье» с открытой спиной (на распродаже случайно заприметила, как его мерила грудастая брюнетка, да ей, слава богу, оказалось мало), вдела в уши перламутровые сережки-слезки (подарок Екатерины Великой на окончание школы), прыснула на себя «Шанель № 5» и была совершенно готова. Сергей и сигарету докурить не успел. Он восхищенно покрутил головой, подал Альке короткую меховую шубку, помог застегнуть молнию на сапожках и сказал, что карета подана.

Вечер был ясный, сухой. При известной доле воображения, можно сказать, даже морозный, но что звездный — несомненно.

У подъезда и вправду их дожидалось такси, которое через двадцать минут притормозило на углу бульвара Распай и Монпарнаса, возле знаменитой «Ротонды».

Обивка диванов из красного бархата, картины Модильяни, маленькие оранжевые абажуры, зеркала, игра теплого света в этих зеркалах и отражение его в ночных витринах, за которыми, точно в немом кино начала века, шла праздничная толпа, великие тени, чье присутствие несомненно ощущалось здесь, — все это в высшей степени настраивало на романтический лад, будило воображение.

Официант провел их к заранее заказанному столику. Алька, благоговея, провела тонким пальчиком по медной табличке, прикрепленной к столешнице: «Жан-Поль Сартр». Если что-то в жизни и было ей недоподарено или недодано, все восполнилось в этот волшебный канун Рождества.

— Сережка, сумасшедший, откуда такие деньги? Ты что, с твоими охламонами банк ограбил?

— Не совсем. Помнишь ту мадам из бывших? Она все-таки заказала мне двойной портрет.

И, как всегда, непонятно было, шутит он или говорит правду.

Рождественская эйфория сменилась через два дня отчаянием. Сергей опять запил.

Ночью, после встречи Рождества, они, счастливые и немного хмельные, вернулись домой к Альке, а утром он ушел поздравить друзей и пропал.

Остаток дня Алька просидела дома, благо начались рождественские каникулы. Она слонялась в тоске по квартире и думала о том, что не везет ей в жизни с мужчинами. Как ни крути — не везет.

Она отдернула штору. Мелкие, какие-то ненастоящие снежинки летели мимо ее окна и таяли, не достигая земли. Но, собственно, почему не везет? Школа не в счет. Энное количество давно почивших в бозе писателей, композиторов и, будь они неладны, художников мужского пола тоже не считаются. Институт — ну, ошибка молодости. А вот дальше — Стефан. Это да. Это как под трамвай попасть. Однако и с этим мы справились.

Справились? Алька подошла к зеркалу и вопросительно подняла брови. Ладно, пойдем дальше. Кристиан. Добрый романтичный Кристиан. Этот оказался на поверку просто средством передвижения. Но очень хорошим средством. И вот теперь — Сергей. С этим надо разобраться внимательно. Что это было — настоящее чувство или рецидив любви к Стефану?