Марш откинулся на стуле и глядел на сплетение труб, извивающихся, словно, змеи, по потолку.

И тут он вспомнил. Подавшись вперед, он стремительно вскочил на ноги.

Рядом с дверью находились подшивки «Берлинер тагеблатт», «Фелькишер беобахтер» и эсэсовской газеты «Дас шварце кор». Он лихорадочно перелистывал страницы «Тагеблатт», ища страницу с некрологами во вчерашнем номере. Вот она. Он видел её вчера вечером.

«Партайгеноссе Вильгельм Штукарт, в прошлом государственный секретарь министерства внутренних дел, неожиданно скончавшийся от сердечной недостаточности в воскресенье, 13 апреля, останется в памяти как преданный национал-социалистскому делу член партии…»

Земля зашаталась у него под ногами. Он чувствовал, что на него смотрит хранительница архивов:

– Вам плохо, герр штурмбаннфюрер?

– Нет, спасибо, я в порядке. Не окажете ли мне любезность? – Он взял листок запроса личных дел и написал фамилию, имя и дату рождения Штукарта. – Посмотрите, пожалуйста, нет ли личного дела этого человека?

Она взглянула на листок и протянула руку:

– Удостоверение.

Он передал ей удостоверение. Она лизнула карандаш к вписала в листок двенадцать цифр служебного номера Марша. Таким способом велся учет запросов личных дел следователями крипо с пометкой времени. Гестапо обнаружит, что он проявил интерес к делу спустя целых восемь часов после того, как ему приказали оставить дело Булера. Еще одно свидетельство отсутствия национал-социалистской дисциплины с его стороны. Ничего не поделаешь.

Хранительница выдвинула длинный деревянный ящик с карточками и стала перебирать их своими толстыми пальцами.

– Штрооп, – бормотала она, – Штрунк, Штрусс, Штюльпнагель…

Марш заметил:

– Вы прошли мимо.

Поворчав, женщина вынула розовый листок.

– Штукарт, Вильгельм. – Она взглянула на него. – Дело имеется. Нет на месте.

– У кого оно?

– Смотрите сами.

Марш наклонился. Дело Штукарта было у штурмбаннфюрера Фибеса из отдела крипо ФБЗ. Отдела сексуальных преступлений.

Виски и сухой воздух вызвали у него жажду. В коридоре рядом с архивом стоял автомат с охлажденной водой. Следователь налил стакан и стал думать, что делать.

Как бы поступил благоразумный человек? Легко ответить. Благоразумный человек поступил бы-так, как каждый день делал Макс Йегер. Он надел бы шляпу и пальто и отправился домой к жене и детям. Но Маршу это не подходило. Пустая квартира на Ансбахерштрассе, ссорящиеся соседи и вчерашняя газета его не привлекали. Он сузил свою жизнь до такой степени, что оставалась одна работа. Если бы он изменил ей, что бы тогда осталось?

Было что-то еще, что каждое утро вытаскивало его из постели навстречу неприветливому дню. Это было желание знать. В работе полицейского всегда находилась новая точка пересечения, новый угол, за который можно заглянуть. Что представляла собой семья Вайссов, что с ней стало? Чей труп нашли на озере? Какая связь между смертью Булера и смертью Штукарта? Оно, это непреодолимое желание знать, его счастливый дар или его проклятие, было его движущей силой. Так что в конечном счете выбора не было.

Марш бросил бумажный стаканчик в корзину для мусора и пошел наверх.

Вальтер Фибес пил шнапс у себя в кабинете. Со стола, стоявшего у окна, на него смотрели выстроившиеся в ряд пять человеческих голов – белые гипсовые слепки с откидными черепными коробками, поднятыми; как сиденья в уборной, и открывающими красные и серые участки мозга – пять характерных родовых типов германской империи. На плакате слева направо в нисходящем – с точки зрения властей – порядке содержались определения каждого типа. Первая категория – чисто нордический. Вторая – преимущественно нордический. Третья – гармоничный метис со слабо выраженными альпийскими или средиземноморскими чертами. Эти группы годились для службы в СС. Остальные не могли находиться на государственной службе и укоризненно глядели на Фибеса. Четвертая категория – метис преимущественно восточно-балтийского или альпийского происхождения, пятая – метис неевропейского происхождения.

Марш принадлежал к категории один-два; Фибес как назло находился на самой грани третьей. Впрочем, среди расовых фанатиков редко можно было найти арийских суперменов с голубыми глазами – эти фанатики, по словам «Дас шварце кор», были «весьма озабочены тем, чтобы их принадлежность к расе считалась общепризнанной». В то же время болотистые окраины расселения германской расы патрулировались теми, кто был не слишком уверен в чистоте своей крови. Непрочное положение порождает хороших стражей границ. Самыми громогласными защитниками чистоты расы были кривоногий франконский учитель, выглядевший смешным в традиционных кожаных штанишках; баварский лавочник; рыжий тюрингский бухгалтер с нервным тиком и влечением к членам гитлерюгенда, тем, что помоложе; калеки и уроды, недоноски нации.

Это относилось и к Фибесу – близорукому, сутулому, кривозубому рогоносцу Фибесу, – которого рейх осчастливил такой работой, о которой он мечтал. Гомосексуализм и смешение рас заняли место изнасилований и кровосмешения среди караемых смертью преступлений. Аборт, «подрывное действие против расового будущего Германии», также карался смертной казнью. В шестидесятые годы с их терпимостью наблюдался большой рост половых преступлений такого рода. Фибес, любитель копаться в грязных простынях, трудился все часы, выделенные для этого фюрером, и был счастлив, по словам Макса Йегера, как свинья в конском дерьме.

Но не сегодня. В данный момент он в сбившемся на бок парике и со слезами на глазах пил у себя в кабинете.

Марш сказал:

– Если верить газетам, Штукарт умер от сердечной недостаточности. – Фибер заморгал. – Но, по данным архива, личное дело Штукарта у тебя.

– Не могу ничего сказать.

– Разумеется, можешь. Мы же коллеги. – Марш сел и закурил. – Я так полагаю, что мы только и занимаемся тем, что спасаем «честь мундира».

– Не просто фамилии, – пробормотал Фибес. Он колебался. – Дай закурить.

– Бери. – Марш угостил коллегу сигаретой и щелкнул зажигалкой. Фибес опасливо, как школьник, затянулся.

– Признаюсь, Марш, это дело здорово меня потрясло. Этот человек в моих глазах был героем.

– Ты его знал?

– Естественно, ведь он был очень известен. Но лично никогда не встречал. А почему ты им интересуешься?

– Государственная тайна. Это все, что могу сказать. Сам знаешь.

– А, теперь понятно. – Фибес налил себе изрядную порцию шнапса. – У нас с тобой много общего, Марш.

– Да ну?

– Точно. Ты единственный следователь, который так же долго сидит на работе, как я. Мы отделались от жен и детей, от всего этого дерьма. Живем одной работой. Когда дела идут хорошо, и нам хорошо. Когда плохо… – Его голова упала на грудь. Через минуту он спросил: – Книгу Штукарта читал?