Мать ребенка, которая была за рулем машины и получила незначительные травмы, отказалась от комментариев».

Про автокатастрофу было еще две статьи, но внимание Дэниела привлекла другая, частично порванная, выдранная из газеты рядом с корешком.

«ФЕРМЕР НАЙДЕН МЕРТВЫМ — ВОЗМОЖНО САМОУБИЙСТВО

Местный житель, фермер из Брамптона, во вторник вечером был найден мертвым — причиной считается неосторожное обращение с оружием. Проводится расследование, но у полиции нет подозрений в том, что смерть была насильственной».

Дэниел молча сидел в холодной гостиной. В детстве он пытался расспрашивать у Минни о ее семье, но она всегда уходила от темы. Кроме газетных вырезок, в коробке хранились детские рисунки Делии: картинки, нарисованные пальцами, отпечатки листьев и мозаики из чечевицы и макарон. Сам не зная зачем, Дэниел свернул две прочитанные вырезки и сунул в задний карман.

Было холодно, и, расхаживая по дому, он притопывал ногами. Снял телефонную трубку — мертвая тишина. Зато мигал автоответчик, и Дэниел прослушал сообщения.

Женский голос с придыханием прошептал: «Минни, это Агнес. Слышала, что тебя не будет в воскресенье. Звоню сказать, что с удовольствием займу твое место на рынке. Надеюсь, у тебя все не так плохо. Еще созвонимся…»

Включилось следующее сообщение: «Миссис Флинн, это доктор Хардгрейвз. Пожалуйста, перезвоните мне. Пришли результаты консультации. Вы пропустили назначенный прием. Нам необходимо все обсудить, и я надеюсь, что вы придете. Спасибо».

«Сообщений больше нет», — объявил автоответчик.

В коридоре, на стуле рядом с телефоном, лежала стопка писем. Дэниел просмотрел конверты. Красные — со счетами за электричество и телефон, письма из Королевского общества по предотвращению жестокого обращения с животными и от Британской благотворительной ветеринарной службы, выпуски «Фермерского еженедельника». Дэниел смахнул их на пол и сел, прикрыв рот рукой.

В голове зловеще звенели диссонирующие ноты.

«Умерла. Умерла. Умерла».

Дэниел не смог остаться ночевать в стонущем доме Минни. Он нашел номер в местном отеле, где съел явно непрожаренный стейк и запил его бутылкой красного вина. Уснул, не раздеваясь, на покрывале из синтетики в сырой комнате, где пахло так, словно там умер кто-то из постояльцев. Каннингему, поверенному Минни, он позвонил еще по дороге. Как и предполагал, похороны были назначены на следующий день в крематории на улице Крохолл.

Наступил вторник. В Брамптоне было прохладнее, чем в Лондоне, солнце здесь не могло пробиться сквозь тучи. Дэниел чувствовал в воздухе запах деревьев, и их вездесущая зелень создавала гнетущее впечатление. Было очень тихо, и ему казалось, что люди оборачиваются на звук его шагов. Ему не хватало лондонской анонимности, спешки и шума.

Двери в часовню были открыты, и его провели внутрь. Зал был заполнен больше чем наполовину. Скорбящие были того же возраста, что и Минни. Дэниел сел на одну из пустых скамеек в конце зала. К нему подошел высокий, худой, лысеющий человек в сером.

— Вы Денни? — спросил он шепотом, хотя отпевание еще не началось.

Дэниел кивнул.

— Джон Каннингем, рад познакомиться.

Его рука была сухой и твердой, а у Дэниела — влажной от пота.

— Я так рад, что вы решили приехать, — сказал поверенный. — Пересядьте поближе. Так будет приличнее.

Как ни хотел Дэниел спрятаться сзади, он поднялся и пошел за Каннингемом вперед. Пока он усаживался, ему кивали женщины из детства — фермерши, торговавшие на рынке с Минни.

— После отпевания ничего не запланировано, ни напитков, ни еды, — прошептал Каннингем на ухо Дэниелу, и тот ощутил запах кофе с молоком. — Но если у вас будет минутка на разговор?..

Дэниел кивнул.

— Я скажу о ней несколько слов. А вы не хотите? Предупредить священника?

— Не надо, — ответил Дэниел и отвернулся.

Всю короткую панихиду он просидел сжав зубы — так крепко, что у него заболела правая щека. Спели несколько псалмов, и священник, по-карлайлски огубляя согласные, произнес соболезнования. Дэниел поймал себя на том, что не сводит глаз с гроба, до сих пор не веря, что она — внутри. Когда священник пригласил Джона Каннингема прочесть панегирик, Дэниел сглотнул.

Поднявшись на кафедру, поверенный Минни громко кашлянул в микрофон и начал читать со сложенного листа бумаги формата А4:

— Я горжусь быть одним из тех, кто сегодня собрался здесь воздать должное чудесной женщине, которая принесла свет в жизни всех нас и жизни многих, кого сегодня нет в этих стенах. Минни была для нас примером, и я надеюсь, что она гордилась всем, чего добилась сама. Я познакомился с Минни по долгу службы, после трагической смерти ее мужа и дочери, Нормана Флинна и Корделии Рей Флинн, да упокоятся они с миром…

Дэниел выпрямился и перевел дыхание. «Корделия Рей». Он никогда не слышал ее полного имени. В те редкие случаи, когда Минни о ней упоминала, ее звали Делией.

— …За прошедшие годы я стал ценить ее как друга и уважать как человека, который служит другим с тем рвением, что должно стать примером для всех нас. Минни была бунтаркой…

Кто-то сквозь слезы прыснул от смеха. Дэниел нахмурился. Он сидел чуть дыша.

— …Ей было все равно, что о ней думают. Она одевалась как хотела, делала что хотела и говорила что хотела, и если кому-то не нравилось… тем было хуже для них…

Снова смешок — словно звук выбиваемого ковра.

— …Но она была порядочна и добра, и именно эти качества сделали ее приемной матерью десяткам неблагополучных детей, а потом и настоящей матерью, когда, в восьмидесятых, она усыновила своего любимого сына, Денни, который, к счастью, сегодня с нами…

Дэниел почувствовал, как женщины справа оборачиваются в его сторону. К лицу подступила краска. Он нагнулся вперед, опершись на локти.

— …Большинство из тех, кто сегодня здесь, знали Минни как владелицу маленькой фермы — мы или работали бок о бок с ней, или покупали у нее продукты. И в этом она тоже проявляла любовь и внимание — тем, как заботилась о своей живности. Эта маленькая ферма была для нее не просто источником дохода. Животные были ей как дети, и она радела о них так же, как и обо всех, кто в ней нуждался. Именно такой я ее и запомню. Она была независимой, она была бунтаркой, она думала и поступала по своим убеждениям. Но превыше всего то, что она была любящим человеком, и мир без нее стал намного беднее. Да храни тебя Бог, Минни Флинн, и покойся с миром.

Женщины рядом склонили головы. Дэниел сделал то же самое, его щеки все еще пылали. Кто-то расплакался.

Каннингем вернулся на место, соседка справа похлопала его по плечу.

Священник обеими руками оперся о кафедру и сказал:

— Минни просила, чтобы во время ее погребения звучало произведение, которое много для нее значило. Земная жизнь Минни подошла к концу, и мы предаем ее тело земле. Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху, с верой в бесконечное милосердие Господа…