В ноябре один лихой кавалерист, четырежды георгиевский кавалер, добирался из Минска до родной донской станицы. Позже он вспоминал, как работало тогда железнодорожное сообщение в прифронтовой полосе. К станции подходили редкие составы, на них набрасывались толпы людей в шинелях, лезли на крыши, висли на подножках. Случалось, что паровозные бригады убегали. Солдаты принимались сами формировать эшелоны. Одни разыскивали вагоны, другие – паровозы и машинистов, третьи добывали топливо и воду, затем все принимались размахивать перед железнодорожниками револьверами и винтовками, требуя отправки. Так и добрался до дому наш кавалерист – впоследствии командир Первой конной, а еще позже советский маршал Семен Михайлович Буденный.

Хроникерами Октябрьской революции выступили два американца: Джон Рид и Альберт Рис Вильямс. Голоса отечественных репортеров до нас из того времени не дошли.

Вдвоем или порознь Рид и Вильямс, не знавшие русского языка, ухитрились стать очевидцами едва ли не всех наиболее значимых событий, происходивших в Петрограде за полгода, начиная с сентября 1917-го. Они встречались с руководителями российских партий, дипломатами, военными. Бывали в штабах подготовки восстания и противодействия восстанию. Слушали и записывали то, о чем спорили петроградцы на митингах. Ездили на фронт. Находились в Зимнем дворце до и во время штурма, затем оказались среди делегатов II Съезда Советов. Когда двинулись на Петроград Керенский и Краснов, американцы отправились на передовую. После Октября штабом антибольшевистских сил какое-то время являлась Петроградская дума. Что там обсуждали? Ни у кого не найдем, кроме как у американцев. Вильямс описал и единственное заседание Учредительного собрания.

Колоритные детали из книги Рида «Десять дней, которые потрясли мир»:

«…Из проходной Путиловского завода после смены выходят сорок тысяч уставших рабочих. Куда они направляются? Слушать ораторов. Митинги стихийно возникают в поездах, трамваях – повсюду.

…Линия фронта 12-й армии, за Ригой. В окопах – босые, истощенные люди, страдающие от голода и болезней. Американцы потрясены, их встречают вопросом: «Привезли ли что-нибудь почитать?».

…На заседании Петроградского совета один из солдат начинает выступление так: «Товарищи! Я привез вам привет с того места, где люди роют себе могилы и называют их окопами!».

Для русского помещика Шульгина те же люди – взбунтовавшаяся чернь, которую он желал бы полоснуть из пулемета. Шульгин в те дни думал: если удастся остановить революцию ценой 50 тысяч жертв, то это будет задешево купленное спасение России.

В Зимнем дворце в ночь штурма Рид наблюдает и факты грабежа, и попытки борьбы с ними.

…В одной из комнат солдаты срывают с кресел тисненую кожу – себе на сапоги.

…Красногвардейцы и солдаты разбивают ящики прикладами, вытаскивают из них ковры, белье, фарфоровую посуду. Кто-то кричит: «Товарищи! Ничего не трогайте! Это народное достояние!». Крик поддерживают не меньше двадцати голосов. Находятся борцы с расхитителями. На выходе из дворца красногвардейцы с револьверами заставляют выходящих выворачивать карманы.

…Защитницы Зимнего прячутся в задних комнатах. Восставшие не знают, как с ними поступить. В конце концов женщин отвозят на Финляндский вокзал и на поезде отправляют к месту расположения их части.

Газеты возмущены убийством князя Туманова, чей труп выловлен в Мойке. Родственники опровергают: князь жив, хотя и арестован. Тогда утонувшим считают генерала Денисова. Но и Денисов обнаружился. В итоге оказалось, что трупа вовсе не было.

В Петроградской думе в пику Съезду Советов объявлено бессрочное заседание. Создан Комитет спасения. Приходят радостные для аудитории сообщения: профсоюз железнодорожников Викжель отказывается признать власть большевиков. Телеграфисты изгнали направленного к ним комиссара, отключены все телефоны Смольного. Небольшевистские газеты декретов советской власти не публикуют. Комиссар Урицкий явился в министерство иностранных дел требовать тайные договоры, и знаете, что ему ответили? Попросили удалиться. Ура!

Комитет спасения сразу включился в работу: отправил своих представителей в банки, правительственные учреждения, позаботиться, чтобы там не выполняли поручений Совнаркома. Думцы решили создавать подобные комитеты в провинции. Что еще? Снарядили комиссию для переговоров с Керенским. И все пребывают в приподнятом настроении: „Большевики хотят диктовать волю интеллигенции?.. Ну, мы им покажем!..“»

В этой каше иностранцам непросто сразу разобраться. Но они (только что со Съезда Советов) обращают внимание на внешний вид двух аудиторий. Контраст разительный. В Смольном – огромные массы обносившихся солдат, измазанных рабочих и крестьян – «все бедняки, согнутые и измученные жестокой борьбой за существование». В Думе – меньшевистские и эсеровские вожди, «Авксентьевы, Даны, Либеры, бывшие министры-социалисты Скобелевы и Черновы, а рядом с ними кадеты вроде елейного Шацкого и гладенького Винавера». Тут же – журналисты, студенты, интеллигенты всех сортов. Пролетариев Рид насчитал не более трех.

Из этого сопоставления видно: впереди большая беда.

Интеллигент-кадет отвел американцев в сторону и стал рассказывать подробности о взятии Зимнего дворца.

– Большевиков вели германские и австрийские офицеры!

– Так ли это? Откуда вы знаете?

– Там был один из моих друзей.

– Как же он разобрал, что это были германские офицеры?

– Да они были в немецкой форме!

«Повсюду говорилось и печаталось, – читаем в „Десяти днях“, – будто бы красногвардейцы не только разграбили дочиста весь Зимний дворец, но перебили обезоруженных юнкеров и хладнокровно зарезали нескольких министров. Что до женщин-солдат, то большинство из них было изнасиловано и даже покончило самоубийством, не стерпя мучений… Думская толпа с готовностью проглатывала подобные россказни… Но что еще хуже, отцы и матери юнкеров и женщин читали все эти ужасные рассказы в газетах, где часто даже приводились имена пострадавших, и в результате Думу с самого вечера осаждала толпа обезумевших от горя и ужаса граждан…».

Слухи… слухи… Вот еще один будоражит общественность: в Петропавловской крепости большевистская стража раздела донага и подвергла пыткам 14 юнкеров. Один из них сошел с ума. Готовится расправа над арестованными министрами.

Петроградская дума снаряжает в Петропавловку комиссию. С нею отправляются и американцы, иначе бы мы так и не узнали, чем закончилась эта проверка. Сведения о пытках не подтверждаются. Городской голова вынужден согласиться: с заключенными обращаются как нельзя лучше. Вильямс в книге «Путешествие в революцию» напишет: «Вид юнкеров, жевавших конфеты из коробок, присланных им друзьями и родственниками, убедил нас в том, что они не страдали от страшных тягот, которые виделись думским господам. И нам показалось, что все даже слишком хорошо, когда мы вошли в камеру Терещенко и увидели его, красивого и дерзкого, как всегда, сидевшего скрестив ноги на койке и курившего сигарету».