Удивленный и даже обескураженный силой собственной страсти, Пикассо пытался скрыть ее, шутливо сообщая друзьям: «Она, конечно, хороша, но стара!» Фернанда была на четыре месяца старше его, вместе им не было и сорока пяти.

Кроткого нрава, привыкшая довольствоваться малым, умевшая выкрутиться и при отсутствии денег, Фернанда была идеальной любовницей. В первую зиму она два месяца не выходила из мастерской, так как у нее не было подходящей обуви. Ее не путали никакие тяготы жизни начинающего художника, ее возлюбленного: она любила его, он — ее… Какое значение имеют при этом холод и голод?

Однако ладья Афродиты-Кифереи не всегда скользит по спокойному морю. Родившись под грозовые раскаты, эта связь не избежит бурь и в дальнейшем. Бывали и споры, и ссоры, и расставания, и возвращения. Гертруда Стайн[17] рассказывает о затяжной ссоре в начале 1907 года. Сняв комнату на самой вершине Холма, Фернанда зарабатывала на жизнь (или уверяла, что зарабатывает) уроками французского для иностранцев. Она обладала безупречной дикцией, интуитивно чувствовала язык, а некоторые выражения, свойственные лишь предместьям, придавали урокам известную пикантность. Но учеников оказалось слишком мало, и когда она поняла, что ей придется продать золотые сережки, подарок Пикассо, на которые он потратил все деньги, полученные от Воллара за все картины «розового периода», она сдалась и пошла на мировую.

Годы, последовавшие за встречей у водопроводного крана, не были шиты золотыми нитками, и пока Гертруда Стайн и Сергей Щукин не начали регулярно покупать картины, каждый день жизни молодой четы походил на чудо. Не раз Пабло и Фернанду спасал Пако Дурио; словно чувствуя, что им совсем плохо, он с утра пораньше приносил к их двери корзину с продуктами. Пикассо знал, от кого подарок, но как истый испанец не стыдился бедности и с легким сердцем принимал помощь от добряка Пако.

Вламинк видел, какие испытания обрушиваются на влюбленных. Он рассказывал, что, если Пикассо с Фернандой приходили обедать к «Азону», в соседнее бистро, где у них был кредит, и окружающие слышали, как Фернанда заказывает котлету для собаки Фрики, все понимали, что у них нет денег даже на то, чтобы купить животному сколько-нибудь обрезков у мясника.

И все-таки молодость и любовь свершали чудо, превращая зыбкую жизнь «Бато-Лавуар» в радостную: оттуда чаще слышались песни и смех, а не рыдания. С середины дня, когда Пикассо, работавший ночами, вставал и умывался, начинали приходить друзья. В хорошую погоду он принимал их на площади, у фонтана Валлас, где под восхищенные взгляды детворы одним росчерком мела рисовал на тротуаре фигурки животных. Кажется, весь Монмартр — не только художников, но и жителей — притягивало к нему, и можно только поражаться тому чудесному дару завоевывать и сохранять дружбу, которым обладал этот невысокий человек с красивыми обсидианового цвета глазами. Всю свою жизнь, за исключением последних лет, когда «госпожа Жаклина» начала ставить препоны, он был постоянно окружен друзьями.

Друзья четко делились на две группы — испанцы и французы. Испанцы с годами менялись, мало кто из них оставался в Париже на постоянное жительство. Первое время приходили товарищи по барселонской Академии изящных искусств и группе «Четыре револьвера». Среди них — Пальярес, бедняга Касахемас, Нонелл, братья Эчеверриа, братья Гонсалес, приобщившие его к скульптуре; экспрессионист Игнасио Сулоага, человек светский, с ним Пикассо любил потолковать об Эль Греко. Все они через несколько месяцев или лет уезжали и лишь эпизодически появлялись в Париже. Так, Сабартес в 1905 году уехал в Уругвай, но, вернувшись через тридцать лет, стал секретарем Пикассо и его задушевным товарищем. Позднее он написал книгу о жизни художника.

Первая волна сменилась второй, оказавшей более длительное и сильное влияние. Фернанда Оливье перечисляет их в своих мемуарах. В первую очередь надо назвать художника Рикардо Каналса, давшего Пикассо дельные советы по гравюрам серии «Скромная трапеза»; Фернанда увидела их, впервые переступив порог его мастерской. Каналс жил в «Бато-Лавуар» и часто приглашал Пикассо к своему столу, который накрывала его жена Бернадетта, властная женщина, раньше позировавшая Полю-Альберту Бартоломе, когда он ваял фигуры для «Стены коммунаров» на Пер-Лашез.

В этот период Пикассо отдавал предпочтение Рамону Пишо, старому знакомому по группе «Четыре револьвера». Высокий, стройный, как Иисус, под маской иронии Пишо прятал щедрое и чувствительное сердце. Не вызвав интереса своей живописью, он смирился и начал зарабатывать на жизнь, «шерстя» лавки букинистов и доставая редкие книги американскому миллиардеру Пьерпону Моргану. Хуану Грису Пикассо покровительствовал, он приглашал его к себе и помогал ему до тех пор, пока Грис, оставив юмористические рисунки, не сделался самостоятельным художником-кубистом. После войны Пикассо стал относиться к Грису с открытой враждебностью, это поссорило его с Гертрудой Стайн, защищавшей Гриса.

Был еще Маноло, Мануэль Уге, своеобразный испанский «племянник Рамо», заводила, легендарный персонаж монмартрской богемы. Этот невысокий мужчина, с душой такой же черной, как и его волосы, был самым давним другом Пикассо, старше его почти на десять лет, что объясняло его снисходительный, а порой и ироничный тон. Враждебно относясь к кубизму, он не жалел язвительных словечек в его адрес.

Неплохой скульптор, близкий по духу Майолю, тоже каталонцу, Маноло в момент прибытия Пикассо в «Бато-Лавуар» слыл хулиганом. Хвастаясь, он заявлял: «Я делал все, только что не убивал…» Гипербола не лишена оснований, хотя его проделки были в духе комедии дель арте.

Внебрачный сын испанского генерала, ставшего плантатором на Кубе, и веселенькой вдовы из Барселоны, скончавшейся, когда сыну не исполнилось еще и четырнадцати, он вырос на улице, рано пошел по дорожке Барио Чино, научившись у воров, сутенеров и отверженных опасаться полиции и избегать ее сетей. Его отец, приехав в Испанию, вспомнил о существовании сына и решил его разыскать. Он обратился в городскую полицию и узнал такое! Встреча отца и сына, о которой Маноло с удовольствием рассказывал на сборищах в «Бато-Лавуар», была не из приятных. Задав своему отпрыску вопросы по поводу известных полиции похождений, генерал принялся его увещевать. Повествуя об этой встрече Андре Сальмону, Маноло использовал все обороты своей речи, смешавшей сразу несколько языков. В переводе это значило: «Ты не можешь себе представить, как он мне надоел, читая нотации почти три часа кряду! Потом он дал мне дуро и велел уходить, напомнив, что теперь будет следить за мной. Я быстренько смылся и постарался, чтобы он больше меня не нашел, потому что, пока он разглагольствовал, я стащил у него золотые часы. Такой подлец!»[18]

Он из-под полы продавал лотерейные билеты и прятался в нефе собора, пока полиция разыскивала его по всему городу. Именно здесь, куря сигарету за сигаретой, он с удовольствием рассматривал фигуры, украшавшие колонны возле хоров, и научился ценить скульптуру. В другой раз приключения привели его к строящейся церкви Святого семейства в Барселоне, где провидец-архитектор Антонио Гауди вздымал головокружительные витки спирали, создавая единственное в своем роде религиозное строение современности. Так Маноло приобщился к искусству. Сначала это занятие давало ему дополнительный приработок, средства к существованию: из кусков масла для витрин бакалейных лавок он лепил то коровок, то букеты цветов.