так вот я продам ее тебе за сколько-нибудь, и мы закажем хорошего винца и обмоем сделку. А на другой день ты продашь ее мне, и мы снова пойдем в кабак, и никто не придерется — мы обмываем новую сделку».

Сказано — сделано, да так и повелось; чуть не каждый день то Ганс продает козу жене, то она ему, и к концу года у них было не больше добра, чем всегда; об атом доложили мэру, а тот передал всем сборщикам, которые от души посмеялись над этим рассказом. И тогда они сказали мэру, чтобы отныне и навсегда он оставил Ганса в покое и податей с него не взимал, пусть, мол, живет, как ему хочется, — видно, его не переделаешь.

А вот вам еще одна история. В том же селении по соседству с Гансом жил другой человек, не в пример его богаче, а все потому, что скаред был, каких мало, и даже не ел досыта. От голода у него живот подводило, зато в доме чего только не было: серебра да золота сколько хочешь; когда же наступал срок платить налоги, с него брали' куда больше, чем с тех, кто каждый день пировал в кабаке. Но вот однажды, уплатив талью, он обозлился, вернулся домой сильно не в духе и в сердцах поклялся, что больше так жить не станет. «Я, — сказал он жене, — надрываюсь больше всех, считаю каждый кусок и каждый глоток, а все мое добро достается этим чертовым сборщикам. Погляди-ка на соседа Ганса и его приятелей: что ни день, торчат в кабаке, а платят куда меньше моего или вовсе ничего, у меня же отбирают мое кровное. Ну так и я, черт побери, буду теперь кутить да обжираться, как они». Пошарил он глазами по дому, да и говорит своей дочери: «Ну-ка, тащи мне кружку пива и вареное яйцо!» — «Целое яйцо, папаша?» — спрашивает девчонка. То есть неужели, мол, подавать целое яйцо для него одного — обычно-то они с женой съедали на ужин одно яйцо на двоих. «Черт возьми! — отвечает отец. — Сказано же тебе — я решил кутить!»

Судите сами, как не похож этот хозяин на своего соседа Ганса, ежели, задумав разгуляться, он решился выпить кружку пива да съесть целое яйцо вместо половинки; видно, уж суждено ему было навсегда остаться скупердяем, как Гансу Суждено остаться пьяницей.

Этот же Ганс часто смешил людей, когда спьяну не вязал лыка и начинал путать слова. Так, однажды, будучи в Меце, он попросил торговца сукном продать ему «кварту красного сукна на выпивной кафтан», торговец же, услыхав такие речи, спросил, откуда он. На это Ганс ответил: «Не видишь, что ли: на мне серая деревня, стало быть, я из куртки, а в город пришел на базар»: — сиречь по его серой куртке сразу видно, что он из деревни; и каждый раз, как был сильно пьян, городил он такую чушь. В другой день, также в Меце, хватив лишку в кабаке, он вздумал купить башмаки себе и своему сынишке и спросил сапожника, нет ли у него «семилетних башмаков для сафьянового мальчика». — «А для меня, — прибавил он, — носков с длинными туфлями, по старинной моде». А когда сапожник для смеху запросил с него слишком много, ссылаясь на то, что нынче все дорожает, Ганс заплетающимся языком промолвил: «Да, рожает, хлеб рожает, вино рожает, сукно рожает, сын рожает, черт рожает — все-все рожает!» А хотел-то он сказать, что и кожа, и вообще все стало больно дорого. Не сторговавшись с сапожником, отправился он приценяться к ножам, но и они оказались ему не по карману. Тогда он показал торговцу свой старый и ржавый нож, который хотел наточить. «Помилуй, да ведь этот нож давно пора выкинуть!» — говорит ему ножовщик. «Неужто он так плох? — удивился Ганс. — Вот, помню, у моего сеньора был нож так нож, упокой Господи его душу, хорошей был закалки, да плохо кончил — умер под пыткой». Тут ремесленник расхохотался и понял, с кем имел дело. А когда он спросил, откуда Ганс пришел, тот отвечал: «Да вот ходил пахать в кабак».

Увидал Ганс, что все над ним смеются, повернулся и пошел домой, то и дело натыкаясь на кусты и заборы — знать, дорога была ему узка. Наконец добрел он кое-как до дому, а там жена, в тот день еще трезвая, порядком выбранила его, набранившись же, спросила, что хорошего купил он в Меце. «Ей-богу, женушка, — отвечал он, — я чуть не купил тебе губку и лоток». Он хотел сказать, Что собирался купить ей юбку и платок на шею, но был так пьян, что не смог выговорить, и жена с досады прогнала его с глаз долой на работу. «Ну, так дай мне мопату и латыгу!» — то бишь лопату и мотыгу, — ведь он, как мы говорили, был землекопом. Жена подала ему, что он просил, и примолвила: «Чтоб тебе провалиться! Раз ничего не принес мне из Меца, так и нечего тебе там делать, В другой раз я сама пойду».

Вскоре после этого наша кумушка и две ее соседки сидели как-то на солнышке, пряли да точили лясы, и немка рассказала, что хочет сходить в Мец. Тут же было решено отправиться всем втроем. И вот в один прекрасный день все три женщины вышли из селения и пошли, с разрешения мужей, в Мец, а чтобы не зря ходить, каждая захватила что-нибудь на продажу. Одна — пару сыров, другая — горшок масла, третья — яйца, и всю» ту снедь они сразу же продали за хорошие деньги.

Обошли они все церкви, поглядели на город, а потом решили зайти в кабак перекусить, причем подбила всех на это немка, уверявшая, что там очень дешево берут. А одна из товарок подтвердила: она-де не раз слыхала от мужа, что зa каких-нибудь пять-шесть денье тут можно наесться досыта, напиться допьяна, да и еду подают преотличную. Третья товарка стала было упираться — и немудрено, ведь это была жена того самого скряги, что пировал целым яйцом. Но наконец ее уговорили и все втроем подались в кабак, мечтая, что за пять-шесть денье их тут станут потчевать ровно принцесс. Хозяйка спросила, чего им подать. «Мы сегодня толком не обедали, — говорит одна из кумушек, — только поели хлеба да запили водой, теперь же хотим угоститься на славу, поэтому, любезная хозяйка, несите нам, что у вас есть самого лучшего да самого вкусного,