Он учился живописи у Машкова и Фалька. <…> В 1933 году сестра умерла. Мне рассказывали, что, пока она лежала дома в гробу, он все бегал по улицам в тоске. <…> Отпевание сестры на дому совершал епископ Афанасий (Сахаров)[108], как-то оказавшийся в это время в Москве в редком промежутке между своими бесконечными высылками. Я узнал его еще в 1923 году в зырянской ссылке.

С. Н. Дурылин привез впервые меня и Колю в Абрамцево летом 17-го года. Тогда оно было еще совсем не музей, а большой дом, полный личной жизни владеющих им людей. Помню на террасе за чайным столом совсем уже старого Савву Ивановича Мамонтова. Но мамонтовскую эпоху дома в этот приезд и в последующие я как-то не замечал, в частности Врубеля, весь погружаясь в воздух аксаковского гнезда, тогда еще совсем теплого. Я впервые попал в этот мир уходящей эпохи и полюбил его навсегда. Я ходил по дому и буквально нюхал необъяснимо милый мне запах какого-то навсегда теряемого покоя. Ночевал я не раз в отдельном домике уже мамонтовской эпохи. <…> Кажется, этим же летом или осенью помню всенощную в абрамцевском храме. Шестопсалмие читал А. Д. Самарин. Мой отец давно знал его и высоко ценил, и, когда Александра Дмитриевича незадолго до революции назначили обер-прокурором Святейшего Синода, я помню, что он пошел на телеграф (мы жили тогда на даче) и послал ему поздравление. Тогда шла глухая борьба против Распутина[109], против разложения правительства и церковного руководства, и назначение Александра Дмитриевича воспринималось как победа в этой борьбе.

С теософией мое знакомство произошло в самом начале революции, когда на стенах домов иногда появлялись объявления о теософских лекциях. Помню обстановку на одной из них. <…> Наконец появляется лектор. <…> Она говорит, что человечество ожидает возрождения и приближается к нему, что Великий посвященный поэтому скоро придет, что технический прогресс даст ему возможность быстро перемещаться по всему миру, что мы должны жить внутренне так, чтобы не пропустить его приход, чтобы его заметить. Когда она кончила, раздались аплодисменты, а за стеной опять заиграла музыка. И вдруг в середине зала поднялся на стул С. Н. Дурылин, тогда еще далеко не священник — маленькая фигурка в золотых очках и синем пиджаке, высоко поднял руку и громко сказал: «Не верьте! Когда придет Христос, Его нельзя будет не заметить, „ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого“». <…>

[Продолжение см. в главах «Оптина пустынь и служение священником», «Челябинск», «Москва. Болшево».]

Сидоров Алексей Алексеевич[110]

Сидоров Алексей Алексеевич (1891–1978) — искусствовед, библиофил и коллекционер, историк искусства, специалист по книговедению и истории рисунка. Доктор искусствоведения, член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР. В 1916–1936 годах с некоторым перерывом работал в Государственном музее изящных (изобразительных) искусств. Преподаватель и профессор отделения истории и теории искусств МГУ. Преподавал в Полиграфическом институте. В ГАХНе был председателем Секции полиграфических искусств, Секции пространственных искусств. С 1924 года — ученый секретарь ГАХН. Подарил государству собранную им большую коллекцию графики русских и иностранных художников.

В 1911–1913 годах Алексей Сидоров и Сергей Дурылин были очень дружны. Они оба пришли в издательство символистов «Мусагет» в день его официального открытия и активно сотрудничали в нем. Были инициаторами создания и активными участниками Ритмического кружка Андрея Белого, бывали в Обществе свободной эстетики Брюсова. Дурылин гостил в имении Сидоровых Николаевке, где друзья вместе занимались ритмическими подсчетами стихотворных форм и сочиняли фантастический роман «Семь крестов», оставшийся недописанным. Соседствовали на страницах одноименного с издательством альманаха «Лирика» и на страницах «Антологии» («Мусагет», 1911). С 1920 года их жизненные пути разошлись. В дальнейшем отношения С. Н. Дурылина и А. А. Сидорова из дружеских перешли в область профессиональных интересов. В 1925–1927 годах (до ареста в июне) Дурылин работал в ГАХНе, а с 1945 года в Институте истории искусств АН СССР (ныне Институт искусствознания), где работал и Сидоров.

Говорить о покойном друге — это нечто ответственное, важное, нужное и опасное. Трудно прикасаться к таким временам, к которым как будто утрачены все ключи, к временам очень далекой молодости. <…> Я был в числе самых старых друзей Сергея Николаевича Дурылина. <…>

Сергея Николаевича я хотел бы вызвать перед вашим представлением совсем молодым человеком — стройным брюнетом с маленькими усиками, необычайно живого, остроумного, блещущего всеми решительно талантами, какие только можно иметь…

Сергей Николаевич вместе со мной начал писать роман: он пишет первую, вторую часть, я третью часть, он пятую, я шестую. Этот роман, который хранится в моем чердачке, это своеобразная картина тех времен, может быть, потомки будут увлекаться воспоминаниями, в которых описана прежняя литературная Москва. Как прозаик Сергей Николаевич прекрасно владел русским языком. Этот роман был веселым, дружеским памфлетом на тогдашнюю литературно-художественную Москву. Писался он в 1910–1911 годах[111].

Перу Сергея Николаевича принадлежат и вещи более серьезные. Я не знаю, читал ли кто — нибудь из вас рассказ Сергея Николаевича «Жалостник»?[112] С моей точки зрения, Сергей Николаевич обладал блестящим литературным дарованием, он был в числе преемников Лескова.

Сергей Николаевич как поэт довольно много печатал[113]. Мы выступали параллельно. Ему принадлежит ряд стихотворений в сборниках, в которых мы выступали, где он был ведущим. Речь идет о молодом поколении московского символизма, в частности в издательстве «Мусагет». Есть «Антология», где 30 поэтов (нас тогда называли и «30 уродами»), выступали с циклами стихов. Если вы увидите эту книгу, то там встретится вам замечательный мастер сонета Сергей Раевский — это Сергей Николаевич, у него был этот псевдоним. И как поэт Сергей Николаевич пользовался любовью, лаской и признанием старших товарищей, и над ним сияла если не любовь, то дружба Брюсова и скептическая слава Вячеслава Иванова.

Сергей Николаевич был всегда одним из самых популярных в Москве педагогов, за ним гонялись крупнейшие московские богачи, подманивая его, чтобы он воспитал самых трудно поддающихся балбесов (скорее великовозрастных гимназистов). Сергей Николаевич хорошо умел с ними справляться. Это был педагог совершенно прирожденного таланта. Не обладая никакими цензами (Сергей Николаевич бросил 4-ю московскую гимназию, написав о ней удивительно удачный очерк[114]), не будучи никогда в университете, вместе с тем сам достиг такой замечательно высокой степени культуры и такого педагогического умения, так умел воплощать все, что надо, в сознание самых разных молодых существ, что я честно повторяю: не знаю других таких примеров. Между прочим, его бесконечно ценили за это