– Ты, как младенец, Рома, ей-богу.

Рома улыбку убрал, конфеткой не угостил, но мне стало легко, как мотыльку. Я отказался от маленькой жратвы, а мог не отказаться. Но я отказался. Значит, есть выход. Он может не есть.

112

Над нарой, поверх желтой стены, нарисована свастика. Всякое изображение свастики на тюремной стене – это «отрицалово» – воровской символ отрицания мусорского и отказ от подчинения ментам. Уйти в отказ, по воровским понятиям, почетно. Если бы воры знали, что на самом деле означает их «отрицалово», куда оно ведет и к чему приближает, они бы ничего не поняли, как я не хочу понимать, в чем смысл их воровского отказа.

113

«Отрицалово» нарисовано простым карандашом. Это я нарисовал, потому что в экстремальных условиях всякую мелочь воспринимаю как подсказку. Маленькие указатели, указывающие на выход. Это мой опиум, я знаю, но делаю вид, что не знаю. В общем, подсказка такая, что если свастика над нарой – это «отрицалово», то мне следует все отрицать. Отрицать – это ко всему добавлять частичку «не», как герой фильма «Всегда говори “Да”», только вместо «да» – «нет». Тогда все просто: не надо искать, жрать и быть, как черви тоже не надо, и уроборос разомкнет челюсти, отпустит свой многострадальный хвост и сдохнет с голоду. Просто сдохнет на букву «с», как «смерть», «свобода» или «сойти с ума».

Может быть, единственное спасение – это удача и везение, чтобы повезло удачно родиться или быть носителем славяно-кириллического языка, где слова «свобода» и «смерть» начинаются с такой буквы, что похожа на разорванное кольцо или разбитый ошейник. Чтобы глядя на эту букву зэк понял, как понял я, что надо делать, чтобы вырваться отсюда.

Для этого нужно стать головой. Такой головой, которая сама захочет отпустить хвост, то есть сойти с ума и превратиться в букву «с». Тогда свет в конце тоннеля перестанет быть лампочкой над входом, а станет выходом.

Жду очередное дежавю. Как предсказатель, я знаю будущее, потому что это уроборос. Никуда от него не деться. Я режиссер, был им раньше и буду им дальше, пока внутри и вижу свет в конце тоннеля. Но я нашел способ, как стать дурной головой и разомкнуть челюсти, чтобы не было дежавю. При помощи желтой книги.

114

Желтой книги больше не было, но я прочитал ее три раза и выписал несколько любимых фраз. Они улучшали настроение, как мелкие отпечатки рая на Земле.

Первая фраза «Бритые головы и желтые одеяния – благородные символы состояния бодхисатвы». После этой фразы зэки становились монахами, а тюрьма – монастырем.

Бритоголовых в тюрьме навалом. Все зэки лысые, и я тоже. Желтой одежды не было. Было другое. Желтая кожа впалых щек от недостатка желтых солнечных лучей. Никотиновая желтизна пальцев. Желтые от курева с чифирем зубы. Желтые от желтухи глаза. Желтые от табачного дыма стены и простыни. Желтое от жары и старости свиное сало. Желтого навалом.

Зэки думают, что это тюремная грязь и копоть, не подозревая, что это благородные символы состояния бодхисатвы. Зэки как монахи. Монахи молятся в кельях. Зэки это делают в карцерах. Шлифуют пальцами «монашки» и не мигая смотрят в растрескавшийся желтый потолок.

Зэки часами болтают об одном и том же, о тюрьме и воле, в одинаковых поговорочно-устойчивых выражениях. От повторения вслух и в мыслях простые фразы становятся мантрами, а сложные – молитвами. Зэки молятся и не ведают того, что молятся. В общих хатах, если прислушаться, можно различить мантру тибетских монахов: «ОМ МАНИ ПАДМЭ ХУМ», а если не прислушаться, то брань зачуханных терпил «ЙОБАНАЯ ПАДЛА ХУЙ».

Как монахи, они годами не знают женщин. Видят их только на картинках, по телевизору и в зале суда, если прокурор женщина. Женщины для них – богини, небесные создания, у которых ничего общего с земными, а журнальные картинки с их изображениями становятся иконами. Зэки глядят на них часами и мысленно с ними говорят.

Воздержание у зэков не такое, как у монахов, оно вынужденное, а не добровольное. Но если разобраться, то и монахи становятся монахами под давлением обстоятельств: кривой, хромой, девочки не любят, мальчиков любят, и став монахами, якобы добровольно, все равно делают свои монашеские дела вынужденно. Без своих дел монашеских они перестанут быть монахами.

115

Тюрьма – замкнутое пространство. Внутри люди, а снаружи пустота. Люди живут на космической станции в голом космосе. Много думают, слушают и смотрят. В одном месте, на одно и то же. Медитация на луну и древняя буддийская практика смотрения в стену. От долгого смотрения в одну точку покровы спадают. Тайное становится явным, а видимое не таким, как раньше.

Монахи верят в спасение. Вера зэков ничем не хуже. Верят в Золотую Амнистию как в святое чудо. Ждут чуда каждый год, никак не дождутся. Вслух говорят, что чудес не бывает, а внутри надеются и уповают. Все их мечты о будущей свободе – тоска по прошлому. Они не знают ничего, кроме того, что было.

116

От разных причин зэк меняется. От тоски, плохого воздуха, затхлой жизни, усталости, нервов, одинаковых разговоров, мыслей об одном и том же и от других людей: «С кем поведешься, от того и наберешься».

Теснота и замкнутое пространство влияют на человека. Долгое смотрение в стену портит его лицо. Вольняшки не узнают его, говорят, он изменился, не такой, как раньше. Он долго смотрел в стену и стал странным. На лбу появилась глубокая трещина, похожая на сомкнутые веки третьего глаза. Она делит лоб на две части, верхнюю и нижнюю. Нижняя – до, а верхняя – после.

До – слабая часть, под морщиной, над бровями, глазами и носом, – самые уязвимые части лица. Они, как дети, нуждаются в защите. До – это прошлое зэка, каким он был раньше: беззащитным, как зеница ока, хрупким, как носовой хрящ, и зеленым, как сопли.

После – на лбу, возле волос, где череп покатый и твердый, легко и резко ломает чью-то переносицу и выбивает передний ряд верхних зубов. Над морщиной будущее зэка, твердое и бронелобое.

Бывает, до и после меняются местами. Тогда возле волос, где твердо, – прошлое, а будущее – внизу – хранилище слез и соплей. Бывает, у зэка не одна складка на лбу, а две. Они пересекаются, и получается крест. Крест сложнее, чем до и после, и зэк с крестом на лбу интереснее зэка с закрытым третьим глазом.

Крест получается из горизонтальной и вертикальной морщины. Горизонтальная появляется от недоумения. Зэк чего-то не понимает, пытается понять, но только сильнее запутывается, недоуменно морщит лоб и думает: «Херня какая-то».

Вертикальная, наоборот, от глубоких сосредоточенных раздумий. Он глубоко задумывается, доходит до самых глубин, сосредоточенно напрягает лоб и думает: «Херня какая-то».

Недоумение перечеркивается глубоким раздумьем, одно отрицает другое, как в математике, минус на минус – плюс, и зэк с крестом на лбу всегда спокоен, как паук. Не ищет лучшего и не отказывается от худшего, не боится и пхнет ровненько, не сбиваясь в печаль и радость. Смело смотрит в глаза мусорам и авторитетным ворам. Не разменивается по мелочам, не ведется на провокации, не провоцирует и сравнивает свою жизнь со струйкой дыма от сигареты.