— А это наше настоящее сокровище. Наше Диво-дивное… мням, мням, мням…

Главный стилист программы, сама претенциозность Мауриций Тронт, при виде Яди, похоже, испытал оргазм.

— Идем-ка, милочка. — Он вытащил Ядю на середину и, сложив губки клювиком, несколько раз чмокнул ее в щеку. Одновременно он любовно поглаживал свои мастерски выстриженные полукругом бакенбарды.

— Ну, уважаемые господа, это мечта каждого стилиста. Почему? — Мауриций сделал паузу и окинул театральным взглядом немного запаниковавших участников программы.

Ядя пожала плечами. Она уже неоднократно была мишенью эпатажных выходок этого чудаковатого типа, одержимого манией величия, который одним только словом умел низвергнуть человека в пропасть отчаяния. И вот опять… От страха у нее мурашки забегали по спине.

— Ну разве можно так выглядеть? Не отвечайте, пожалуйста, это был риторический вопрос. Ха, ха, ха! И что же мы имеем? — Резким движением, как фокусник, Мауриций приподнял юбку Яди. — Небритые ноги… ладно, оставим без комментариев. — Подол юбки опустился. — Идемте дальше… Маленькие глазки, волосы цвета мышиного помета, торчащие неровные брови… Короче: поле непаханое. Це-ли-на.

Он все больше входил в раж, и Ядя дала бы голову на отсечение, что от звука собственного голоса у него, как у Гитлера, возникала эрекция. Своим неестественно хрупким туловищем Мауриций выделывал немыслимые выкрутасы, позвякивая восточной бижутерией, украшавшей все его части тела — видимые и невидимые.

— Вот смотрю я — и что же вижу? — Он вперил в Ядю осуждающий взгляд.

— Ыыы… — отозвалась толпа.

— Так вот… я ничего не вижу! Я вижу мрачность, вижу серость, вижу безликость! Тебя нет, дорогуша, ты для чего-то замоталась в это тряпье. Закуталась, спряталась, а я хочу знать, где у тебя талия, какие у тебя ноги. Скажи — кто ты?

— «Маленький поляк», — вспомнил кто-то в задних рядах строчку из детского стихотворения.

Стилист окинул собравшихся гневным взглядом и эффектно закончил:

— А теперь посмотрите на меня. Кто я? Предположить никто не осмелился.

— Мужчина! — гордо сказал Мауриций.

Из всех возможных вариантов этот ответ был наименее очевидный, однако все дружно закивали.

Перед Маурицем стояла сложная задача: каким-то образом привести в цивильный вид всю эту запущенную, полудикую в дизайнерском плане банду.

Труднее всего дело обстояло с Яденькой. Она не шла на сотрудничество, настаивая, что и так все хорошо. Для Мауриция было делом чести содрать с нее все эти серо-буро-малиновые тряпки и, кропотливо ваяя, как Пигмалион свою Галатею, придать ей новую форму. У Яденьки был избыточный вес, это факт, но Мауриций твердо знал, что любой может хорошо выглядеть, в конце концов, ему уже не раз приходилось прятать под жакетом какой-нибудь дамочки валики сверхпрограммного жира. В его послужном списке были звезды и звездочки всех калибров. К счастью, Мауриций был отличным психологом и умел справляться с неподатливой материей. Его метод состоял в том, чтобы устроить клиенту основательную головомойку, поизмываться над ним вовсю, чтобы потом жертва покорно подчинилась всем его стилистическим процедурам. Он с удовольствием наблюдал, как Ядя, поначалу принимавшая его в штыки, теперь послушно участвовала в процессе превращения ее в женщину. Причем после каждой его консультации она становилась все более податливой.

В один из дней в их отношениях произошел неожиданный перелом. Ядя сидела с краской на волосах, ожидая своей очереди к маникюрше, а у Мауриция был получасовой перерыв между примерками. Он мог выпить кофе и наконец затянуться сигаретой. Стилист вошел в VIP-комнату и застал там свою кошмарную «модель». Ядя смотрела фильм Майка Николса тридцатилетней давности под названием «Ревность». В нем играла Мерил Стрип, любимица Мауриция. Как раз шла сцена, когда Мерил окончательно уходит от Джека Николсона. Вот она идет, идет, и-и-и-идет… по летному полю прямо на камеру. Но как идет, люди! Прижимает к себе крохотное дитя, будто несет всю свою несчастливую любовь, всю ложь и все слезы этого мира. Одинокая, обманутая Мерил… Прекрасное, харизматичное лицо… Ну, все бы ничего, если бы не этот чертов мотив, который, неизвестно почему, всегда приводил Мауриция в волнение. Как только он слышал: «I believe in your…», что-то действительно хватало за сердце. Он стоял с комком в горле, не сводя глаз с экрана, а через минуту его ухо уловило тихий плач, доносящийся из кресла, где сидела Ядя. Когда шли титры, они уже оба обливались слезами, протягивая друг другу носовые платки и подпевая Карли Саймон «Coming around again…». Именно тогда их связала тонкая нить душевной близости. Ядя стала больше доверять Маурицию, а он обнаружил, что под неказистой оболочкой скрывается тонкая, легко ранимая натура.

Кроме Тронта, о внешнем облике участников проекта заботился также специально приглашенный из Женевы стилист по прическам. Увидев его в первый раз, все онемели от ужаса. На общий взгляд, этот чудик был живой антирекламой своих профессиональных умений. Мало того что прическа не шла ему, так еще и подчеркивала все изъяны. Чтобы ее сделать, достаточно было надеть на голову кастрюлю и подрезать вылезающие кончики ровно по ободку. А затем растрепать челку, смазав ее жиром, — и вот вам результат.

Тем не менее, и его стараниями, и стараниями Мауриция Ядя преобразилась. Когда она пришла на генеральную репетицию, Циприан, здороваясь, дольше обычного мямлил что-то. Почему-то ему казалось, что сейчас у нее из головы выскочит маленькая антенна, обеспечивающая связь с космосом. Ядя выглядела фантастически!

До конца урока оставалось еще пять минут, но Готя уже был наготове. Он сидел за партой у самой двери и с первыми трелями звонка мог рвануть в раздевалку. В счастливые дни ему удавалось одеться и выбежать из школы раньше, чем из класса выходила Надя. Но гораздо чаще она мутузила его прямо на выходе.

Однако после того матча, когда Готя едва не довел до инфаркта ее отца (и заставил его побывать у отоларинголога), их отношения стали меняться. Девочка нередко посматривала на него с уважением. Особенно сейчас, когда вся школа считала дни, оставшиеся до первого конкурсного выступления Готиной мамы. За Ядю болел весь педагогический коллектив, а Готя приобрел неслыханную популярность. Даже Директриса шипела уже не так зловеще, когда выговаривала Готе за то, что он опять пришел без сменной обуви. Несмотря на все это, в темном закоулке его детской души таился страх: а вдруг мама снова выкинет какой-нибудь фортель? Как тогда… Готя украдкой покосился на Надю.

Толстуха сидела на удивление спокойная, явно занятая своими мыслями. Она весь день была такой. Даже на переменках не буянила, как обычно, а тихо высматривала что-то за окном. Когда Готя проходил мимо нее, направляясь в туалет, она повернулась и, вытащив из кармана старательно сложенный кусок газеты, невнятно пробормотала: — Э… ты можешь взять для меня… авто-грап у твоей мамы? — Ее толстый палец ткнул в фотографию участников проекта.

Девочка стояла перед ним смущенная и неуверенная. Выразить просьбу, да еще вежливо, представляло для нее огромную трудность. До сих пор, если она что-то хотела, просто брала. Неважно, с магазинной полки или из школьного ранца одноклассника.