когда двери вдруг распахнулись, и на улицу выкатилась коляска, которую толкала тучная женщина в шёлковом головном платке.

Обменявшись взглядами, мы с Илоной двинулись следом.

— Эй, Мадам! — позвала Илона, когда мы уже достаточно отошли от входа. Женщина обернулась, смерила нас взглядом, а потом ответила, неприятно поджав губы:

— Ну, чего надо? Сразу предупреждаю: ничего покупать у вас не буду.

— Нет, мы не… — растерялась Илона.

— Мы только хотели кое-что узнать, — опередил я её. — Вы живёте в этом доме?

— Ну, может быть, — женщина приняла скучающий вид, а потом посмотрела куда-то за наши спины. Она явно принимала нас если не за хулиганов, то за попрошаек.

— Мы кое-кого ищем.

— А я-то тут причём? Я всего лишь няня и ничего не знаю, — она сложила руки на груди и снова бросила взгляд нам за спины. Из коляски послышалось сначала детское бормотание, а потом и плач. — Ну вот, разбудили…

— Молодые люди, покажите-ка документы, — раздался позади мужской голос. Это был охранник из дома. Видимо, он всё-таки нас приметил и вышел проверить, всё ли впорядке. — Давайте-давайте, показывайте или идите шататься в другое место. Тут приличный район.

Женщина хмыкнула и покатила коляску дальше, покачивая, чтобы успокоить малыша, он так разорался, что от крика закладывало уши. А у меня уже кончалось терпение. Разве я не старался быть вежливым? За кого они нас принимают? Так что я посмотрел охраннику в глаза и чётко, весомо произнёс:

— Скажи, Екатерина Добжинская здесь живет?

Илона рядом вздрогнула, отпустила мою руку. Охранник замер, из его глаз пропала осмысленность, точно он впал в состояние полусна:

— Нет, — сказал он без единой эмоции в голосе, — уже нет.

У меня упало сердце.

— Где она теперь? Ты знаешь?

— Да. Переехала в соседний корпус, — он показал рукой направление. Я с облегчением выдохнул.

— Она здорова? С ней всё хорошо?

— Да… насколько знаю…

Охранник шмыгнул носом. Глаза у него слезились, он весь дрожал, точно от холода.

— Отпусти его, — шепнула Илона.

— Ты знаешь что-нибудь про сына этой женщины?

— У неё… у неё есть сын. Я думаю… она очень его любит. — Он сморщился. как от зубной боли. Из носа к губе потекла кровавая струйка, но мужчина продолжал говорить: — Она мне про него р-рассказывала… с большой гордостью… он…

— Отпусти его! — потребовала Илона с ноткой паники, и я приказал:

— Свободен.

Охранник со свистом втянул воздух сквозь зубы, схватился за голову так резко, что фуражка слетела на землю, и вдруг согнулся пополам. Его рвало.

— Что это было? Что ты с ним сделал? — взволнованно спросила Илона, пока мы шли к дому, на который указал охранник.

— Потом объясню.

— Ты не понимаешь… использовать такие способности опасно! Есть регламент. Твой отец, он же из слепых, верно? Я видела, что с тобой что-то происходит… но не знала, что ты, как и я, из… Блин, я должна была объяснить тебе раньше! Просто не думала, что ты. Ты различаешь Эмонов?

— Объяснить что? Какие к чёрту Эмоны? — раздражённо спросил я. Мне не нравилась идея, что Илона узнала о моей силе. Кроме этого, её слова звучали, как отборная чушь. С чего это отцу слепнуть? Но тут мой поток мыслей прервался и я замер, не веря глазам.

В десяти метрах впереди, на скамье сидела женщина в светло-кремовом платье. В руках она держала литровую упаковку, кажется, морса. Взглядом женщина была устремлена к детской площадке, на которой резвились дети.

Лицо её было узким и бледным, запястья — тонкими, с трогательно выпирающими косточками. На отстранённом лице — грустная улыбка, именно такая, какой я её помнил. Мама по-другому улыбаться не умела.

Из головы вылетели все мысли. Радость пополам со страхом и щемящей тоской переполнила грудь и теперь поднималась к горлу и выше, выползая на лицо перепуганной улыбкой, которую стыдно было кому-то показывать, но и удержать внутри невозможно. Я словно вернулся на годы назад, к себе — мальчишке.

Мама.

Я сделал шаг вперёд. Вспомнились слова охранника. Она говорила ему про сына. Говорила, что любит. Так может быть…

— Иди же, — шепнула Илона, и я пошёл. Медленно, не зная ещё, что скажу, не зная, какое выражение лица приготовить.

Живая. Прямо тут, рядом.

Воспоминания о прошлом нахлынули тёплым потоком…

Я подошёл и присел на противоположный край скамьи. Мама была так близко, что я мог рассмотреть едва заметные ямочки на её щеках. Мама скосила на меня глаза и тут же потеряла интерес. Не узнала. Ничего удивительного, столько лет прошло. Я потёр руки, которые как-то внезапно замёрзли, несмотря на солнечный день. Интересно, за кого она меня приняла? За попрошайку, как та женщина с коляской?

— Извините, — произнёс я пересохшими в раз губами. — Извините, вы… не подскажите время?

Она даже головы не повернула, только коротко глянула на наручные часы — те золотым кольцом перехватывали её запястье:

— Семь минут третьего, — и снова посмотрела на площадку. Там в песке возились дети. С горки, размахивая руками, скатился пацанёнок.

Было так странно слышать мамин голос спустя столько лет. Он совсем не походил на тот, что я помнил. Так же, как наш первый разговор не был похож на тот, который я себе представлял.

— Уютный тут двор… и тишина. Необычно для центра города. Простите, а вы… — странное ощущение называть свою мать на “вы”. — Вы тут живёте?

— Да, — она сделала глоток морса, слизнула соскользнувшую на губу алую каплю.

— Давно?

— Давно.

— Ясно.

Повисло молчание, какое бывает между чужими друг другу людьми, вынужденными находиться рядом. Чужими. Да, пожалуй, именно такими мы и были друг другу. Я снова потёр руки, чтобы не сидеть просто так. Что она скажет, когда узнает, кто я такой? Как будет оправдываться за то, что не навещала столько лет? Но ведь охранник сказал, что она про меня рассказывала. Так, может, я просто чего-то не знаю? Может, есть какой-то простой ответ, которого я не вижу?

— В таком дворе, наверняка, раздолье детям, — сказал я с непривычной мне робостью. — Могу спросить… у вас есть дети?

— Ну, допустим, — её тон и голос оставались ледяными, под стать глазам. Лицо, казалось, было высечено из мрамора.