Через выходящее на огород окно был виден край ямы с огнями. А рядом – неподвижное пугало, раскинувшее руки в стороны. Отовсюду к нему тянулось тесто, из провала в земле шел дым, обволакивая тощую фигуру. Дед сам набивал соломой старые штаны с рубахой, сам вешал это чудище на крестовину. Но теперь вместо дырявого ведра на плечах пугала сидела хлебная голова с вросшими в мякиш угольями глаз.

У картофельных грядок высилась гора костей. Длинных и мелких, цельных и расколотых, слишком больших для человека и будто бы детских. Когда щупальца притаскивали к пугалу коконы, оно оживало. Вспарывало серпом тягучую оболочку и разрывало трупы. Головы летели в яму, кости – на верхушку пирамиды. Мяса почти не было, всю плоть успевало высосать тесто.

Под сапогом деда лопнул вафельный пол, и пугало вывернуло голову к избе. Нога ухнула в трещину, снизу дернуло липкое, сильное. С потолка поползли длинные тени. Дед сидел над дырой, срывая с накидки крапивные листья и сбрасывая их во тьму подпола. Дом словно пытался откусить ему ногу, а снаружи, все ближе и ближе, свистел серп и шелестели соломенные шаги. Наконец тесто ослабило хватку, и дед вырвался. Перекатился на спину, поднял ружье. Сердце стучало в грудину, дрожал палец на спусковом крючке. Пугало проломило окно. Дед выстрелил. Заслонивший луну ржаной колоб разорвало на части.

Тесто отступало. Трещали стены, оседал пол, с потолка сыпалась сахарная пудра. Снаружи гудело и гремело, окна заволакивало черным дымом. Дед добрался до погреба и оторвал крышку. Снизу дохнуло холодом и… падалью.

Дед спрыгнул с лестницы, упал на колени перед коконом и трясущимися руками стал срезать тесто. Сквозь желтый саван проступила кровь. Капли пота катились по лицу и застревали в бороде, моргал свет фонаря, но дед освобождал тело кусок за куском. Он продолжал работу, даже когда вместо кожи увидел гнилое мясо с торчащими костями. И лишь череп с кульком седых волос заставил его поверить.

Когда они обнаружили трубу, на глубине их услышали. Почувствовали. Дед схватил лопату и начал копать. Он стирал ладони в кровь, ломал черенки, чинил их и ломал опять, пускал слюни и вместе с Жучкой рыл яму голыми руками. К вечеру он полностью освободил от земли громадную печь и рухнул без сил на дно воронки. Его трясло в припадке, а из печи кто-то тянул к нему едва видимые пальцы, кто-то звал по имени, рвался на свободу. Сверху, как настоящая ведьма, хохотала бабка. Она забыла про отнявшуюся ногу, наколола дров, выпотрошила домашнюю живность и замесила особое тесто. Внучка отмыла печь и кровью нарисовала на ней глаза. Пришла пора готовить колоб. Вспыхнул огонь во мраке печной пасти, и в могильном холоде воронки закричал дед…

…Дед кричал в сыром провале погреба. Ему пришлось выбирать, он не мог унести из дома двоих. Когда они опомнились, тесто было повсюду. Внучку уже облепило, а бабка… Она совсем обезумела. В погребе казалось безопасно, здесь не было щелей, не было этих туннелей в земле…

Сверху на него рухнуло пугало и всадило серп между ребер. Дед взвыл. Над ним нависла голова – обглоданный полумесяц, треть колоба с уцелевшим глазом. Тесто запечатывало выход.

Он вынул из-за пояса нож, которым рубил крапиву, и воткнул его в мякиш. Пугало вздрогнуло, попыталось отпрянуть, вытащить серп. Дед оскалился и ухватил свободной рукой ворот рубахи. Ножом он полосовал чертов хлеб, размельчал уродливую голову, не давая пугалу вырваться. Крошево забивало ему ноздри, попадало в глаза, рот, застревало в волосах и одежде. Соломенное туловище содрогалось в беззвучных конвульсиях, пока, обезглавленное, не затихло навсегда.

Дед шагал к яме, а тесто расступалось перед ним и отползало к куче костей. Печь дышала жаром, дым из трубы пах мокрой псиной. Ее бока раздувались, как набитые едой щеки. Громадные кровавые глаза пожирала копоть, в пылающем зеве ворочались языки теста. Через тлеющие на земле угли и островки огня тянули они внутрь отрубленные головы. Печь разбухала, сквозь возникающие тут и там трещинки пробивалось пламя.

– Объелась, падаль ты нечистая?.. – прохрипел дед и сбросил вниз серп и остатки пугала. Солома тут же загорелась. – Подавись!

Он зажал рану и побрел в сторону леса. Пряничные домики падали один за другим, словно собранные из колоды карт. В небе галдели вороны. Когда деда укрыли переплетения веток, за спиной раздался оглушительный взрыв.

До сторожки он добрался вместе с рассветом. Сосновые пики подкрашивал багрянец, в тумане увязали черные стволы. Остатки подлеска пожирал кисель. У деда не было сил бежать, он просто шагал по чавкающему в земле молоку и вглядывался в леденцы на двери сторожки. Под крыльцом по-змеиному ворочались клубки теста.

Внучка была жива. Дед взял ее на руки, и ребра пронзила боль. Кровь по телу сползала в сапог.

– Красавица ты моя спящая… – прошептал дед. – Мы выберемся. Обещаю.

Он верил в это около минуты. Ровно до тех пор, пока не вынес внучку из сторожки. Пока не увидел идущее сквозь лес – и над лесом – пугало. Обгоревший колоб размером с печь на новом туловище.

Дед присел на крыльцо и погладил внучку по слипшимся волосам. В траве птицы клевали хлебные крошки, по которым и шло пугало. Пахло хвоей и сладостями. Из-за верхушек деревьев выплывал солнечный диск, а навстречу ему шагал гигантский идол, собранный тестом из звериных и человечьих костей.

Повелители мелков

Город рос не по дням, а по часам. Мосты перепрыгивали реки, каменные коробки с людьми обрастали зеленью, парки множились в каждом районе. Дружные хороводы машин везли своих хозяев на работу, а веселые стайки птиц в солнечном небе даже и не думали гадить на головы прогуливающимся по набережной старичкам.

Город толстел, город удлинялся. Его границы сторожили танки с зелеными солдатами, а на центральной площади довольных жителей поливал огромный фонтан. По железной дороге катался поезд с доверху набитыми деньгами вагонами – развозил зарплату. А рядом с депо отворил двери магазин шоколадных конфет. Он был такой огромный, что даже непонятная корова-великан не могла накрыть его своей тенью.

– Аленка! Ну что ты тут нарисовала опять?!

Девчушка поморщилась и с высунутым языком подкрасила корове хвост.

– Это коровка, – смущенно сказала она измазанному мелками Максиму.

– Да какая это коровка?! Это ж целая Годзилла!

Левка, выцветший на солнце восьмилетка, похожий на альбиноса, отвлекся от создания кинотеатра своей мечты. Он глянул на друзей-одноклассников и ядовито захихикал.

– А ты