В комнате наступила тишина. Побледневший Сутоцкий неловко выбрался из-за стола. Он почти не пил и был самым трезвым из всех присутствующих, если не считать Хилова. Его жгли злобные, полные ненависти и презрения взгляды.

— Извините, но в палачи я не нанимался, — тихо произнес он, все еще пытаясь сохранить независимость и достоинство.

— Пошел вон, гад!

С этими словами комендант НКВД Блохин, сидевший крайним, уперся спиной в стол и, вложив всю силу, пихнул Сутоцкого в зад сапогом. Аспирант отлетел метров на пять.

Он врезался лицом в массивную дубовую дверь и стал медленно оседать на пол. От виска по лицу потянулась тонкая струйка крови. Озверевший Блохин шагнул к нему и вторым сильным пинком выбросил Сутоцкого в коридор.

В это время тихо сидевший почти весь вечер Хилов еще раз решил обнаружить свое присутствие и отметить грядущие перемены. Он налил себе из банки почти полный стакан немного разбавленного спирта — невиданную доселе для него дозу. Ни с кем не чокаясь, встал, окинул всех блестящими глазами и решительно выпил. Закусил спиртное огрызком соленого огурца и, глубоко вздохнув, опустился на стул. Через пару минут его глаза разгорелись еще более восторженным блеском. Он церемонно раскланялся и попросил разрешения удалиться.

— Ну ладно, и мне пора! — как ни в чем не бывало проговорил комендант, открывая дверь. — Григорий, ты не забыл, какой сегодня у нас день недели?

— Пятница, — ответил Могилевский.

— Тогда до встречи завтра в Кучине. Ты тоже, начальник, приезжай, — добавил Блохин, по-приятельски хлопнув по плечу стоявшего возле него руководителя отдела Филимонова. — Впрочем, как хочешь…

Осовевший полковник госбезопасности Филимонов сначала согласно кивнул, однако от приглашения отказался. Сослался на семейные дела.

— Осто-ро-жный, — недовольно протянул комендант. — Ну ничего, вот скоро получишь очередное повышение в звании — сразу исправишься. Обмывать все равно придется, — проговорил он, выходя из лаборатории.

Собственно, всякое подобное приглашение и Могилевский и Филимонов рассматривали как свидетельство своей принадлежности к особой чекистской элите. Тем не менее, первое время Филимонов предпочитал уклоняться от проведения свободного времени в компании с Блохиным и Могилевским. Может, действительно осторожничал, как отметил комендант НКВД, может, боялся — чистка органов была в самом разгаре. Не исключено, что поначалу он просто невзлюбил нового начальника лаборатории, хотя вынужден был теперь с ним считаться. Но Блохин был прав: очень скоро между этой троицей сложатся совершенно иные отношения.

Про дачу в Кучине ходили самые невероятные слухи. Говорили, будто там существовала легендарная «дачная коммуна», основанная в свое время начальником спецотдела ВЧК Г. И. Бокием. По слухам, в нее были вхожи только самые доверенные люди. Все гудело и стонало вокруг, когда на выходные дни на загородную «базу» приезжали отдохнуть и расслабиться сотрудники и друзья Бокия. Компанейский Блохин везде слыл своим человеком и, конечно, не мог остаться в стороне. Постепенно он стал в Кучине своего рода заправилой, старался как-то поддержать многие из ранее заведенных традиций даже после ареста Бокия. Правда, теперь это делалось не столь открыто, с определенной оглядкой — в органах стукачей среди своих тоже хватало. Скорее всего, этим и объяснялся отказ Филимонова от предложенной поездки.

Традиции «коммуны» достаточно красочно описаны непосредственными действующими лицами субботних и воскресных загулов, превратившимися во второй половине тридцатых годов из завсегдатаев «празднеств» в обитателей тюремных камер. «Участники, прибыв под выходной на дачу, пьянствовали весь выходной день и ночь под следующий рабочий день, — рассказывал следователю один из „коммунаров“, Н. Клименков, 29 сентября 1938 года. — Эти пьяные оргии очень часто сопровождались драками, переходящими в общую свалку. Причинами этих драк, как правило, было то, что мужья замечали разврат своих жен с присутствующими здесь же мужчинами, выполнявшими заведенные батькой Бокием правила. Правила в этом случае были таковы. На даче все время топилась баня. По указанию Бокия после изрядной выпивки партиями направлялись в баню, где открыто занимались групповым половым развратом.

Пьянки, как правило, сопровождались доходящим до дикости хулиганством и издевательствами друг над другом: пьяным намазывали половые органы краской, горчицей. Спящих же в пьяном виде часто „хоронили“ живыми. Однажды решили похоронить, кажется, Филиппова и чуть не закопали в яму живого. Все это делалось при поповском облачении, которое специально для дачи было привезено с Соловков. Обычно двое-трое наряжались в это поповское платье, и начиналось „пьяное богослужение“.

На дачу съезжались участники „коммуны“ с женами, в том числе и женщины из проституток. Женщин спаивали, раздевали и использовали по очереди, предоставляя преимущества Бокию, к которому помещали этих женщин несколько.»

Подобный разврат приводил к тому, что на почве ревности мужей к своим женам на «дачной коммуне» было несколько самоубийств: Евстафьев — бывший начальник технического отделения — бросился под поезд, также погиб Миронов, с женой которого якобы сожительствовал Бокий, на этой почве застрелился помощник начальника 5-го отделения Баринов.

Дефицит наличных на содержание «дачной коммуны» был неизбежен. «Взносы», а это десять процентов месячного оклада, расходов не покрывали, приходилось искать выход, привлекать доходы от реализации изготавливаемых в мастерской несгораемых шкафов, средства, выделяемые на оперативные нужды. Хорошо хоть, со спиртным проблем фактически не стало, когда в «коммуну» вовлекли начальника химической лаборатории Е. Е. Гоппиуса. Ягодные настойки на спирту пользовались успехом как у мужиков, так и у женской части «коммунаров». И все это происходило в святая святых государства, творилось людьми, призванными стоять на страже безопасности страны и ее граждан. В самом что ни на есть чистилище советской власти. У руля бесовщины стояли те, кто горло драл за власть Советов, за права обездоленных, эксплуатируемых, неимущих… Те, кто числился среди ближайших соратников Ленина и Дзержинского…

Первое, что приходит в голову после прочтения такого рода свидетельств, — не может быть! Неужели Клименкова заставили сочинить все вышеописанное? Возможно, он просто оговорил честных людей по чьей-то недоброй воле, по принуждению?

Но есть свидетельство другого, кстати, уже упоминавшегося персонажа — Гоппиуса: «Каждый член „коммуны“ был обязан за „трапезой“ выпить первые пять стопок водки, после чего члену „коммуны“ предоставлялось право пить или не пить — по его усмотрению. Обязательным было также посещение общей бани мужчинами и женщинами. В этом принимали участие все члены „коммуны“, в том числе и две дочери Бокия. Это называлось в уставе „коммуны“ „культом приближения к природе“. Обязательным было и пребывание мужчин и женщин на территории дачи в голом и полуголом виде…»

Говорили, что баня окуривалась ветками высушенной белены, дурмана, белладонны, конопли. В зависимости от действия этих травяных настоев «дачники» то погружались в состояние эйфории, крайнего экстатического восторга, то доводились до ощущения жуткого ужаса. Что здесь соответствует действительности, а что является плодом фантазии — не столь важно. В конце концов, и в наши дни найдется немало заядлых любителей русской бани и коллективного ее посещения. Вряд ли стоит выяснять, кто и чем конкретно занимался в парилке, после нее. Суть в другом — зачем все это затевалось.