народы — те бездны, в которых исчезает спасение народов процветающих. Только опустошение — как бы оно ни наступило — может спасти их от нищеты.

Но мешает их национальная гордость, нужно еще обхаживать этих ничтожных людей, которые в своем безумии полагают, что, несмотря на всё их бессилие, у них есть права. Правда же в том, что те, кто подначивает их держаться за иллюзии во имя дутой духовности, только усугубляют беспорядок и готовят их к самому страшному будущему.

Лучше бы уже сейчас объяснить им, что голодающие сегодня попадут в бесконечный цикл голода, и много раньше, чем принято думать, ибо доброй воле не возместить нехватку запасов даже в странах, которые мы еще считаем богатыми, и я говорю «еще», потому что их изобилие целиком находится во власти войны.

После войны мы все станем нищими, а войны не избежать, потому что порядок, который мы поддерживаем, может разрешиться смертным миром — смертным в отношении как его императивов, так и его оснований.

Никакой духовности не возобладать над биологией и экологией, все духовные наставники остались в прошлом, нет никакой разницы между магами и священниками, мы равно заслуживаем презрения, ходим ли мы за советом к первым или проявляем уважение ко вторым.

Законам природы равно безразличны и экзорцизмы, и молитвы, и сегодня, когда мы всё лучше понимаем первые, преступно ставить им преграды и вдвойне преступно делать это из любви ко вторым. Никто не умрет от того, что мы откажемся приносить жертвы богам и почитать священников, по равнодушие к экологии и презрение к биологии грозят самыми трагическими последствиями дня всего человеческого рода.

Наши религии — чума, и власти, которые их поддерживают, — сборище развратителей. Вся наша духовность — просто род ментальной мастурбации, и теперь нам нужно мобилизовать все доступные ресурсы, если мы хотим заново продумать мир, в котором человек — единственный властелин жизни и смерти, — я повторюсь, и я прошу меня услышать, — единственный, ибо у метафизики кончаются алиби, и скоро мы уже не сможем скрывать от себя собственное бессилие.

Сколько еще можно себя обманывать? Всякие сроки вышли, а планета всё больше и больше вздувается от людей, подобно морю накануне бури, изнуренная почва сводит наши труды на нет, повсюду недостает воды, воздуха становится всё меньше, пища становится всё менее питательна, а отходы, отравляющие всё вокруг, заполонили ойкумену.

Будет ли час правды также часом нашей агонии? Что противопоставим мы собственной смерти? Чеки наших правителей или проповеди наших святош? К чему они нам, эти паразиты и пособники беспорядка? Первые ведут нас к разложению, вторые - благослови я ют первых, наставляя нас, и наставляют их, благословляя нас.

Мы движемся к хаосу ровным шагом, с сердцем, полным надежд, в мечтах о Земле Обетованной, где наука вознаградит наши тридцать миллиардов детей и внуков, сотни наций станут одним народом, и три расы сольются в одну. Сколько еще можно обманываться, ожидая прихода невозможного, и пренебрегать очевидным? Ибо, что бы ни случилось, человека не преодолеть.

Нас уже слишком много, а поскольку порядок не предусматривает чудес, мы никогда не сможем дать семи миллиардам человек — а именно столько нас может стать к ДВУХТЫСЯЧНОМУ году — то, чего мы не можем сейчас дать и половине от этого количества: эта мысль кажется ясной и очевидной, но в наше время ясные и очевидные мысли не в моде.

Европейский дух утратил свою остроту вместе с последовательностью, он доказал, что ему не подняться на уровень своих творений, когда передал их остальному человечеству. Африканцы и Азиаты наделяют новым смыслом заимствованные у нас слова, и они отомстят нам, пустив наш словарь на свои нужды и заставив нас сомневаться в себе.

Европа богата и слаба, История научила нас, что долг богатых — быть сильнее бедных, в противном случае — жди беды. Тем не менее наши духовные наставники и наши интеллектуалы испытывают такое острое чувство вины, что только упорствуют в ошибке, которая их пьянит, ибо она щедра, они боятся показаться Расистами — на случай, если наступит озарение. Но я уверен, что до озарения еще далеко и что Расизм еще о себе заявит.

Нам не избежать ни Голода, ни Расизма, а думающие иначе либо отрицают действительность, либо намеренно вводят в заблуждение. Мне не в чем упрекнуть человека с улицы, который становится всё более безразличным и считает себя довольным, индустриализация дала ему видимости счастья, пусть и мимолетного.

Мне не в чем упрекнуть человека с улицы, этого несчастного поневоле, которого способен разбудить только кошмар. Моя книга адресована не ему: я говорю с молодежью, которая бунтует в университетах против морали и порядка, слишком многие боятся этой молодежи, и мы знаем, что, если разразится война, она умрет первой.

Я обращаюсь к этим ритуальным жертвам, которыми порядок смерти пожертвует во имя морали, той морали, которую формирует жертва и питает кровь.

Я открываю им причины их бунта и оправдываю его, следовательно, я одобряю их и, тем не менее, советую подчиниться, ибо еще недостаточно быть правым, правым на века, нужно еще выжить в настоящем и дожить до того момента, когда будущее наступит.

Нет пользы от преждевременной правоты в мире, где мы еще не стали друг другу современниками. Нет пользы от преждевременной правоты и позорной смерти, как ее следствия.

Африканцы и Азиаты открыли национализм, и Расизм им не чужд. Эти люди идут по нашим стопам, и если мы дождемся того, что они захотят избавиться от заблуждений, мы станем или их вассалами, или их жертвами, наши женщины — их проститутками, а наши блага — их трофеями. Они не простят нам то, что унизив их, мы их затем не уничтожили. Они не простят нам то, что мы заставляли их отказываться от себя самих. Если они пожелают нас победить, они нас победят.

Мы преждевременно правы, а они заручились, с одной стороны, нашими наставниками под предлогом экуменизма, а с другой — нашими интеллектуалами под предлогом объективности: если мы упадем в эту ловушку, мы пропали.

Мы говорим о братстве, но забываем, что перед нами попрошайки и мстители, уродливые, грязные, развратные, жестокие и деспотичные, большие злодеи, чем худшие среди нас, и большие лжецы, чем наши самые закостенелые софисты.

Поэтому тот порядок, который мы ненавидим, и та мораль, которую мы презираем, устаревший порядок и неприемлемая мораль, которые мы так и не удосужились заменить, теперь, увы, нам придется защищать