Провожающих было мало. Мичман Задорожный, обещавший Эльвире приехать следом, да гарнизонные подростки, успевшие подружиться с нашими ребятами. Среди них — и дети Островского: Макс и Марина. Возможно, Светлана Колокольцева подарит им еще братика или сестричку, но я об этом никогда не узнаю. Да мне и все равно. Я никогда не стану членом их семьи. Автобус тронулся. Я положила голову на плечо Юре — вот кто вскоре станет моей семьей.

Начался последний семестр моей студенческой жизни. Зимой предстояла защита диплома и выпуск. Прежде я мечтала о том дне, когда смогу захлопнуть путаные учебники, забыть о придирчивых преподах и обрести, наконец, долгожданную свободу. Но чем ближе становился этот момент, тем тревожнее делалось на душе. Пожалуй, студенческой вольнице придет конец. На секретном заводе, куда меня уже распределили, с меня будут спрашивать по-взрослому. Как я справлюсь? После зачетов и экзаменов, сданных по чужим конспектам, мало что осталось в моей голове. Но предстоящего зачета по практике я не боялась: то, что проделала своими руками, запоминается накрепко. А увиденное на полигоне запомнилось мне как интересное кино.

Одно было мне неприятно — частный разговор с капитаном в отставке Руденко, принимавшим последний зачет. Это он помог мне поехать на Балтику, чтобы я могла встретиться с предполагаемым отцом. Он помог разыскать мне Островского. Но я не сказала ему даже спасибо. Я причинила ему лишь неприятности. Почти одновременно с нашим возвращением в Ленинград в техникум прикатила «телега» из части с жалобой на наше с Оксаной Тихоновой поведение. Однако формулировка жалобы было так расплывчата, что было непонятно, в чем наша вина. В бумаге теснились слова «халатное обращение со спецматериалом и нарушение распорядка работы в части». И опять нам досталось меньше, чем взрослым. Ладно мне выговор — он дальше моего личного дела, похороненного в архиве техникума, не пойдет! А старый моряк Руденко, отвечающий за командированных им на практику студентов, переживал сильно. При встрече со мной в коридоре он хмуро отводил взгляд, как прохожие отворачиваются от грязной кучи на улице. Он не проявил даже элементарного любопытства, чтобы узнать, чем закончились мои поиски. Возможно, он ждал, что я сама подойду, извинюсь, как-то оправдаюсь и расскажу о встрече с Островским.

Но вся эта неприятная история с выговором была лишь одной причиной моего нежелания откровенно поговорить с дядей Гришей. Главным препятствием к разговору на эту тему было то, что я оказалась самозваной дочерью чужого мне человека. Я стыдилась своей наивности, заставившей меня уверовать в красивую сказку и убедить в этом Руденко. Но сегодня, на зачете, трудный для меня разговор был неизбежен. Я пошла сдавать зачет последней: во-первых — привычка, во-вторых — надо обо всем рассказать человеку, проявившему ко мне участие. Так что, когда пришел мой черед отвечать по билету, в аудитории остались мы двое: я и Руденко.

Вначале он придирчиво принялся гонять меня по материалу. На мое счастье, мне достался вопрос об измерениях в акватории с помощью гидрофонов. Об этом нам достаточно рассказывали и Островский, и Серов на практике, поэтому я неплохо рассказала всю схему в целом. Но дополнительные детали, объясненные самим Руденко на лекции, я упустила. Дядя Гриша покачал головой и сам разъяснил трудный момент.

— Теперь поняла?

— Поняла, Григорий Миронович.

— Ладно, давай зачетку.

Он, не торопясь, вписал в мою зачетку название предмета и оценку «хорошо». Затем поставил размашистую подпись. Возвращая зачетку, он замедлил движение руки, будто задумался.

Катя, ты так мне ничего и не рассказала о своих поисках. Ты нашла своего отца?

Я, опустив голову, размышляла, как ответить.

Почему-то краткое «нет» казалось мне недостаточно приличным. Наконец, выдавив из себя улыбку, произнесла:

— Вам привет, дядя Гр.., простите, Григорий Петрович, от Островского.

Толстяк Руденко по-доброму улыбнулся сквозь седые усы (я облегченно вздохнула — он не сердится на меня!):

— Да что уж, пусть дядя Гриша. Знаю я свое прозвище. И в училище курсанты так звали. Хотя я тогда ненамного старше их был. Расскажи, как Валерий? Какое у него звание?

— Капитан второго ранга.

— Всего лишь второго? — удивился дядя Гриша. — Я в его возрасте уже три звездочки на погонах имел. Что ж он так отстал? В бытовых нарушениях замечен? Такие надежды подавал. Чем он там занимается?

Я рассказала, не забыв упомянуть и подслушанные мною факты, что Островский окончил академию и пишет диссертацию. О подробностях его личной жизни я умолчала. Также не стала говорить и о том, что мое нарушение, которое повлекло за собой выговор, откликнулось и для Островского неприятностями.

Сколько человек из-за моей глупости пострадало!

Зато я вспомнила и передала привет от Островского ему, Руденко.

— Не забыл, значит, меня, старика. И диссертация — это хорошо. Ну а как все-таки ваше родство, подтвердилось?

— Нет, — на этот раз коротко ответила я.

— Жаль. Его поддержка тебе лишней не была бы.

Значит, бабушка твоя ложными сведениями располагала.

— Выходит, так.

— Что ж. Будешь продолжать поиски?

— Да, теперь ищу тетю Ларису, зубного врача.

Я уже была в поликлинике, где она прежде работала. Сказали, что она давно уволилась и куда-то уехала.

— Да никуда она не уехала! — воскликнул дядя Гриша. — Ларочка перешла в платную поликлинику, там теперь принимает. Она же с моей женой дружит, иногда и в гости к нам захаживает. Я тебе сейчас же ее адрес сообщу.

Дядя Гриша порылся в портфеле, лежащем на столе, — возможно, искал записную книжку. Потом резко захлопнул портфель и неожиданно сказал:

— Я ведь, Петрова, за тебя ручался, когда обивал пороги у руководства техникума, чтобы тебя на Балтику послать. А ты и там не смогла удержаться, нарушила установленный порядок. Крепко мне за тебя досталось. Вот что, Катерина, я сегодня вечером с Ларисой по телефону переговорю, пусть она решает: домой тебя приглашать или так где-нибудь встретиться.

Он вернул мне зачетку с проставленной оценкой и встал. Я убрала синие корочки в сумку и вышла из аудитории.

На следующий день Руденко подошел ко мне и всучил бумажку с адресом поликлиники, где работала тетя Лариса. Сказал, что она предлагает прийти к окончанию ее приема в любой день. Там же были указаны и часы приема больных.

— Впрочем, — добавил он, — Лариса тоже точных сведений о твоем отце не имеет, но, может, какие-то припомненные ею мелочи окажутся не лишними. Так что подойди к ней.

Мне было неприятно, что тетя Лариса, или Лариса Леонидовна, как было указано в бумажке, не пожелала меня пригласить домой. Она же должна была помнить меня еще маленькой. Ну ладно, пусть в поликлинике. Тут же у меня заныл верхний зуб, он давно болел от сладкого. Что ж, заодно и подлечусь, решила я. Тем более, что недавно я получила зарплату на почте, где продолжала в свободное время разносить телеграммы. И я решила нагрянуть к тете Ларисе как обычная пациентка.