— Вот, — Ленка торопливо выкладывает камешки.

— Ну, и что получается? — интересуется Августа.

— Тав — шин — каф — алеф. Изька, это что-нибудь значит?

— А как же, — говорит мальчик Изя, — это число.

— Семьсот двадцать один? — догадывается Августа.

— Точно.

— Так, выходит, он себя запер числом, обозначающим имя Бога?

— Вообще-то, — размышляет Ленка, — похоже на правду. Потому что, если бы он начертал само имя Бога, тут бы уже такое творилось…

Августа отступает, заложив руки за спину и склонив голову на бок, любуется на свою работу.

— И всё? — удивлённо говорит она, — он оставляет нас в покое?

— Проверить надо бы, — устало говорит Ленка, — теоретически… они больше не должны сдвигаться с места…

Она осторожно трогает первый камушек, и он медленно отползает в сторону.

— Господи! — тихо говорит Августа, — они не закрепляются.

— Мы не так положили. Изька, как ещё их можно выложить? Чтобы со смыслом?

— Вроде никак, — задумчиво говорит Изя, почёсывая нос.

— Ты просто не знаешь… Недоучка чёртов. Можно попробовать другие комбинации.

— Нет других комбинаций. Бессмыслица получается.

— Может, последний камень был не тот?

— Нет, — говорит Августа. — Не в этом дело. Он просто сам не знает, что ему надо. Искушение слишком велико.

— Ты хочешь сказать, — догадывается Ленка, — что он больше не может закрепить эти проклятые камни? Не хватает сил себя закрыть?

— Совершенно верно. Один раз он уже сделал это, — раздаётся у них за спиной, — и на это ушли все его силы.

Они оборачиваются. За оградой стоит доцент Нарбут, и чёрная тень вьётся за ним, как плащ на ветру.

— Юра, — изумлённо говорит Августа, — а ты что здесь делаешь?

— Ему легче управлять миром, чем собой, — продолжает Нарбут, игнорируя её вопрос, — чего вы от него хотите? Он ведь не Бог… Всего-навсего обычный маленький гершензон… могущество раздавило его, как каменная плита…

— А… — говорит Ленка, — что же нам теперь делать?

— Пусть покоится с миром…

— Но эти камни… Они потеряли силу… Они его не сдержат.

Она в отчаянье кивает в сторону могилы, где лежат в ряд четыре камня, постепенно раскаляясь на солнце.

— Нет, — говорит доцент Нарбут, — не так. Не та гематрия.

В руке его что-то сверкнуло. Ещё один камень, но камень, пылающий точно раскалённый уголь, точно алмаз, извлечённый на свет из горных недр, точно золотой самородок…

— Нужна другая. Не первая буква её заключает. Вторая. Не алеф. Бет.

— Семьсот двадцать два! — тихо говорит Изя.

— Что ж, — отвечает доцент Нарбут, — мнимые числа бесконечны. И если есть семьсот двадцать первое имя Бога, то должно быть и семьсот двадцать второе.

Он кладёт камень на плиту, чуть в сторонку.

— Теперь дело за вами.

Ленка подходит к плите, осторожно дотрагивается до камня — он обжигает пальцы холодом, колеблется, оборачивается к Августе.

— Вот и всё, — говорит та.

— Погоди. Ведь всё сейчас кончится, и больше уже никогда… Ты чего-нибудь хочешь?

— В смысле?

— Августа, подумай. Самое важное, самое заветное. Только подумай…

Августа сдвигает на лоб панаму. Потом сдвигает её на затылок.

— Упущенные возможности, — говорит Ленка, — утраты. Всё можно поправить, всё можно вернуть. Ты ведь хотела заняться живописью… Молодость. Может быть, даже вечная молодость. Подумай, Августа, ведь мы скоро будем, как Мулярчик. Ещё десяток-другой лет.

Августа молчит. Подозрительно смотрит на Ленку.

— А ты? — говорит она наконец.

— Я тебя спрашиваю.

Августа молчит. Глаза её, затенённые панамой, начинают блестеть всё сильнее, потом блеск отделяется от глаз, ползёт на щёки.

— А что я… — её охватывает непроизвольная дрожь, — я тут подумала… Стоит только мне представить… во временной развертве… Я же всё-таки математик.

— Угу, — говорит Ленка.

— Ты умеешь испоганить любую мечту, — сердито говорит Августа.

— А то, — кивает Ленка.

— Иди ты… нет-нет, — пугается она, — это я так, к слову. Выкладываем. Только поаккуратней, ладно?

Ленка осторожно забирает камень с буквой «алеф» и кладёт на его место камень с буквой «бет». Символы на миг вспыхивают чистым белым пламенем, потом пламя опадает — теперь буквы видны чётче, они обуглены, глубоко врезаны в гладкую поверхность.

— Тав — шин — каф — бет, — бормочет мальчик Изя. — А ведь что же получается?

— Семьсот двадцать два, — устало говорит Ленка.

— Да… но ещё и слово «тишкав» получается. А это…

— Что значит — «ляжешь», — говорит доцент Нарбут. — Вот, — продолжает он, и тень его покрывает могильную плиту, и камни горят в полутьме тусклым золотом. — Вот, возложил я на тебя узы, и ты не повернёшься с одного бока на другой, доколе не исполнишь дней досады своей…

— Как ты думаешь, — шепчет Августа, — кто он всё-таки такой?

— Так он тебе и скажет, — отвечает Ленка.

— Но если мы встретимся на кафедре…

— Да он в глаза тебе посмеётся. Скажет, что всё тебе приснилось. Молчи. -…Когда ляжешь спать, не будешь бояться; и когда уснёшь, сон твой приятен будет… И будешь спокоен, ибо есть надежда; ты ограждён и можешь спать безопасно…

Камни медленно гаснут, погружаясь в толщу плиты, как в густой ил…

— Ну, вот и всё, — говорит доцент Нарбут, — он вас больше не потревожит.

— А будь я на его месте, — задумчиво бормочет Изя, — уж я бы…

— Это мы знаем, — замечает Августа.

— Теперь всё на своём месте, — говорит доцент Нарбут, — и будет всё на своём месте, доколе не поднимется из праха по зову труб Страшного Суда… Утешительно знать об этом, не правда ли, дамы? Ну, я пошёл, у меня ещё куча дел…

Он поворачивается и неторопливо бредёт по аллее, однако фигура его исчезает, превращаясь сначала в чёрную точку, а потом и вовсе в ничто, с невероятной быстротой…

— А ты знаешь, я подозревала что-то в этом роде, — задумчиво говорит Ленка.

— Это ты теперь, задним числом… Ну, что, — вздыхает Августа, — пошли и мы…

— Погоди ещё немного, я эту чёртову плиту цементом замажу, — говорит Ленка.