И не смотря на слова Громова о том, что она больше не будет меня трогать, я в этом очень сильно сомневалась.

И, как оказалось, не зря.

В среду пришло первое письмо от Антона. На этот раз судьба забросила его в Канаду, и за чтением описаний местного колорита я провела целый вечер.

«Ты, наверное, всё ждёшь, когда я наконец начну описывать очередную красавицу, которую я здесь встретил, — я ухмыльнулась, читая эти строки, — но я тебя разочарую: пока я занимаюсь только работой. И вспоминаю тебя. Напиши, как у тебя дела, пчёлка, что ты сейчас делаешь? Мне не хватает даже звука твоего голоса».

И я начала строчить письмо, во всех красках живописуя Антону всё, что произошло за последние дни. Когда я закончила рассказ о кознях Марины Ивановны, было уже далеко за полночь, и я, зевнув, отправилась спать.

Громов рано радовался. С самого раннего утра в четверг я чувствовала, что в воздухе висит что-то тревожное. Это давило на меня, заставляло нервничать… и я не могла понять, в чём дело.

Ровно в двенадцать, когда я разбирала настоящие просчёты производственного отдела для совещания в пятницу, зазвонил телефон Светочки.

— Редакция. Да, конечно, сейчас она придёт.

Положив трубку, Светочка сказала:

— Это тебя. Начальник АХО вызывает.

В подобном звонке не было ничего подозрительного — начальник административно-хозяйственного отдела вызывал меня примерно раз в три недели, выдавая на руки все заказанные мной ручки, карандаши и прочую канцелярку для главного редактора и нас со Светой.

Кабинет Петра Алексеевича — начальника АХО — находился в самом низу, на -1 этаже, в конце длинного коридора. Там всегда было тихо и почти никто не ходил. Все кабинеты были со звукоизоляцией, чтобы никому не мешал шум разгружаемой машины.

Я прошла в конец коридора, набрала код от кабинета (так как там хранилась куча всего ценного, код от кабинета знали немногие, да и Пётр Алексеевич его постоянно менял) и вошла внутрь.

Пип-пип-пип — дверь закрылась.

— Пётр Алексеевич! — закричала я, входя в просторный и светлый кабинет, в котором всегда царил потрясающий воображение хаос. — Это Зотова, вы меня вызывали?

Я не успела даже вскрикнуть. На меня налетело что-то большое и тёмное и, зажав мне рот, грубо оттеснило к одной из стен.

Это был мужчина. Во всем чёрном, с восточными чертами лица — я никогда не видела его у нас. Он так приложил меня головой о стену, что на миг у меня перед глазами всё почернело.

Я пыталась оттолкнуть этого мужчину, но он был сильнее. Намного сильнее. Одной рукой держа мои руки, второй он шарил по всему телу. Это было безумно неприятно.

«Соберись, Зотова! Давай же, соберись!»

И, зажав в кулак всю свою волю, я вывернула руки — о боги, как же это было больно! — и с размаха ударила мужика в челюсть, а затем — между ног, и когда он, скрючившись, осел на пол, подскочила к телефону.

Телефон стоял совсем рядом. Это было чистым везением — ведь обычно у Петра Алексеевича его днём с огнём не сыщешь…

Сорвав трубку, я набрала внутренний номер Громова.

— Алло? — слава небесам, он снял трубку сразу!

— Максим Петрович, — я завопила что есть мочи, — я в АХО, помогите! Помогите! Я… А-А-А!

Потенциальный насильник, кажется, оправился от ударов и, схватив меня за волосы, вновь впечатал в стену, да так сильно, что у меня искры из глаз посыпались. Резким движением он разорвал мою рубашку пополам. Я попыталась остановить его, за что и поплатилась — кулак мужчины попал мне в челюсть.

Я упала на пол, чуть не ударившись головой об угол стола. Это был конец, я понимала. Потому что он уже разорвал мне брюки и трусы, зафиксировав меня на полу так, что я не могла двинуть ни ногой, ни рукой. И, судя по треску, та же участь постигла мой лифчик.

Его руки обхватили мою грудь, и я даже не могла кричать, так было больно… А он развёл мне ноги в стороны, прижав их к полу, и…

Оглушительный грохот! Мат, звук удара — и меня отпустили…

Это был Громов. Ворвавшись в комнату, он снёс с меня этого мужика всего одним ударом, а вторым отправил его в глубокий нокаут.

В этот момент Громов полностью оправдывал свою фамилию — его глаза метали громы и молнии, да и дверь он, кажется, не открыл, а просто выбил…

Опять выругавшись, Максим Петрович снял с себя пиджак и накрыл им меня. И только потом выпрямил мои ноги, которые я продолжала держать буквой «зю», запахнул рваную рубашку на груди и прорычал:

— Что он успел сделать? Наташа, ответь! Что он успел тебе сделать?!

Я сглотнула. Во рту был неприятный привкус железа. Кажется, у меня разбита губа.

— Ничего… Вы очень вовремя… Ещё пара секунд — и всё… Он только порвал всю одежду…

— Он ударил тебя?

Я задумалась.

— Да, кажется, пару раз… И затылком — об стену…

Громов опять издал какой-то странный рык. В этот момент в комнату вломились наши охранники.

— Вызовите полицию, пожалуйста, — попросил их Максим Петрович, обернувшись. Двое охранников оглядели меня, укрытую его пиджаком, затем перевели взгляд на насильника и… всё поняли. Мне показалось, что они его убьют ещё до приезда полиции.

— Не трогайте его! — рявкнул Громов. — Вызовите полицию, они с ним сами разберутся. А я отнесу Наталью Владимировну наверх. Пусть поднимутся, если им нужны будут её показания.

Максим Петрович поплотнее завернул меня в пиджак и, наклонившись, взял на руки.

— Держись за меня, — прошептал он. Какие… знакомые слова. Я послушно обвила его шею руками. — И ни на что не обращай внимания.

Как только мы вышли из кабинета начальника АХО, я наконец потеряла сознание.

Очнулась я, когда Громов уже вносил меня в наш со Светочкой кабинет.

— Максим Петрович! — услышала я её истошный крик. — Что с Наташей?

— Я отнесу её к себе. Вызови, пожалуйста, скорую.

Несколько мгновений — и меня положили на удобный, мягкий диван. После жёсткого пола, на котором меня чуть не изнасиловали, это было просто чудесно.

Я почувствовала у себя под носом резкий запах спирта и открыла глаза. Громов подсовывал мне под нос вату, смоченную водкой.

— Как вы? — спросил он с тревогой в голосе.

— Десять минут назад вы называли меня на «ты», — я попыталась улыбнуться, но моим губам стало невыносимо больно.

— Тихо-тихо, не делайте резких движений. Я был в шоковом состоянии, извините, — кажется, Громов смутился.

— Ничего. Называйте меня Наташей. В конце концов, вы мне спасли жизнь… ну, или честь… Господи, как у меня всё болит…